Никита с ужасом понял, что он повержен, – все его тщательно обдуманные доводы, все доказательства попросту тонули в слезах несчастной Светки. И он уцепился за единственный, как ему показалось, шанс:
– Так давайте прямо сейчас и заглянем!
Повисла пауза, даже Светка перестала плакать. Председательша, уже давно посматривавшая на Никиту с неодобрением, а на Светку с сочувствием, нахмурилась и совершенно неожиданно спросила, не возражает ли Светка, если они, действительно, прямо сейчас, чтобы рассеять, так сказать, и заодно помочь…
– Хорошо, хорошо, – кротко закивала Светка. – Конечно.
Никита шел в хвосте делегации, пристыженный и порицаемый. Его будто к директору вели – за то, что разбил окно в учительской или еще крупнее напакостил. Шел и удивлялся: он так долго пытался достучаться до дачников, а Светка явилась, порыдала трогательно – и все поверили. Даже Андрей, с которым они с детства приятельствовали, поглядывал на Никиту угрюмо и отчужденно.
– Никто не помнит, что ли, как она Кожебаткина убила? – шепнул ему Никита, надеясь хоть Андрея перетянуть, пока не поздно, на свою сторону.
– Я не помню, меня там не было.
Никита остановился от неожиданности: он был уверен, что Андрей вместе с ним ходил штурмовать логово обезумевшего пенсионера. Он видел его там, точно видел – в памяти мелькнули картинки с Андреем где-то на периферии. Или это был Пашка? Или Андрей действительно ничего не помнит? Вытравил эти воспоминания, как другие дачники, которые о Кожебаткине ни словом с тех пор не обмолвились, будто он просто исчез. Господи, как же с людьми сложно, подумал Никита, а с людьми и этими, новыми «соседями» – вообще труба.
Уже видно было кирпичный особняк, и Никита вдруг понял, что подкинул дачникам не самую лучшую идею. Он представил, как распахивается дверь, скатываются с крыльца черные звери и рвут всю делегацию на куски, заливая кровью давно не стриженный газон. А Никиту, в благодарность за то, что привел столько вкусного мяса, съедают последним. Или того хуже: бледные бероевские дети встречают их, слабо и невинно покашливая. Права была Катя – морок, именно что морок какой-то простерся над Вьюрками, и неизвестно теперь, чему можно верить, а чему нельзя. Может, Светка чистую правду говорила, а Катя и вправду зверь, а Никита просто тихо спятил, как покойный Кожебаткин, на участке которого он видел, точно видел Андрея – а его там не было.
Толпа дачников шумно вторглась в бероевский дом, взломала прохладную тишину и тут же смутилась. В темном холле даже шепот разносился громко и гулко, совсем не как в обычной деревянной даче, где звуки поглощает теплая древесная плоть. Никита жадно присматривался к каждой мелочи, подмечая: не убирали давно, все в пыли, часы стоят, как и в прошлый раз, обои лохмотьями, будто в доме кошка, только высоковато эта кошка дерет. И на стенах кое-где темные разводы, причем видно, что пытались оттереть… Следов огня или сильного жара он не нашел, дверцу в подпол – тоже. Прикрыли, наверное, чем-то.
Дачники поднялись на второй этаж, толкаясь и спотыкаясь на лестнице.
– Только потише, пожалуйста, – шепнула Светка, открывая дверь в одну из комнат.
Застоявшийся запах больной, поврежденной плоти ударил оттуда. Плотные шторы были опущены. Щурясь и привыкая постепенно к темноте, дачники различили смутные очертания – шкаф, стол, две кровати. И на них – что-то живое, слабо шевелящееся.
– Шторы! – почти возликовал Никита. – Пусть поднимет шторы!
Шевеления стали активнее, послышалось тихое хныканье. Светка, закусив губу, горестно и беспомощно простерла к Никите руку, словно говоря: люди добрые, смотрите, что творится. Андрей оттер Никиту плечом и вполголоса посоветовал проветриться.
– Пусть она их покажет, – упирался Никита, затравленно озираясь, но не встречая ни одного сочувственного взгляда.
– Молодой человек, имейте совесть! – подал откуда-то голос вездесущий собаковод Яков Семенович.
Этот его «молодой человек» внезапно привел Никиту в бешенство. Растолкав всех, он ворвался в комнату, едва не задохнулся от густого запаха болезни, телесного гниения, прыгнул к окну и дернул изо всех сил за штору, сорвав ее с одной стороны с карниза. Солнечные лучи узкой полосой прорезали темень, но этого оказалось достаточно.
На кроватях лежали два мальчика – длинноволосые, покрытые с ног до головы какой-то обильной коростой, они выглядели тем не менее вполне человекообразными. Отворачиваясь от солнца, дети ударились в рев. На оторопевшего Никиту тут же налетела мать, слепо тыча острыми кулачками:
– Они не выносят света, не выносят!
Дети ревели, укрывшись одеялами с головой, а штору уже поспешно, в четыре руки прилаживали на место.
Никиту вытолкали из дома, снабдив по дороге всеми приличествующими моменту званиями, стукнув еще пару раз и посоветовав лечиться. И следом вывалились сами, виноватые и смущенные, оставив лишь Гену, который вызвался осмотреть больных.
– А ты Гену потом видел? – спросила Катя, к которой Никита пришел с этой историей и совершенно убитым видом.
– Нет.
– Жалко, – и Катя вернулась к распутыванию своей удочки-донки – дедовской системы, колышек да леска с крючками и большим плоским грузилом. По вечерам Катя тихонько выбиралась на берег – благо тринадцатая дача стояла у самой реки – и расставляла там эти донки-закидушки, незаметные в траве. А потом готовила попавшихся за ночь подлещиков на самодельной жаровне из кирпичей и куска железной решетки. Вся дача провоняла жареной рыбой, Никита боялся, что их найдут по этому неистребимому чаду, а Катя резонно возражала, что надо же что-то есть. У Никиты со съестными припасами было туго, и он сам, поворчав, налегал на улов.
– Значит, они оборотни?
Катя укололась крючком, ойкнула и вздохнула:
– Откуда ж я знаю. Может, не разучились еще людьми казаться. А может, вы что хотели, то и увидели.
– Я не хотел!
– Все хотели детей увидеть, а не зверей. Даже ты. А раз вас столько в одном месте с одним желанием собралось… Сами же им и помогли.
– Морок навести?
– Угу.
Леска распутывалась, крепкие тугие узлы расползались прозрачными петельками.
– Может, – Катя поддела очередную петельку ногтем и аккуратно вытянула.
После этой неудачной попытки договориться с людьми Никита и приволок пугало. Чтобы теперь попробовать с теми, другими – если не договориться, то хотя бы поговорить.
Испугалась Катя, конечно, не чучела, самой устрашающей деталью которого было нелепое пальто безжалостного советского покроя, а Никитиной идеи. Он, оказывается, запомнил из ее рассказа про облюбованное неведомыми тварями село Стояново одну подробность – насчет истуканов, которых запрещал ставить дед, чтобы в них не «залезали всякие, у кого своего тела нет». Скульптор с дальнего участка пропал не один – вместе с ним исчезли, словно ушли, и его ангелоподобные пионеры. И из этого Никита сделал молниеносный вывод, что с «истуканами» во Вьюрках действительно что-то происходит, а раз происходит – надо попробовать наладить контакт и спросить, наконец, что нужно новым соседям.
