За его спиной ровными рядами уходили в глубь леса сумрачные елки. Никакого орешника и в помине не было. И никаких меток – тоже.
Они шли уже, наверное, целый час или больше – только вперед, никуда не сворачивая и следя за положением изредка мелькавшего между ветвями солнца. Оба молчали и только отмахивались от настырных комаров.
Ельник не заканчивался – он был везде, насколько хватало глаз. С нижних ветвей, сухих и мертвых, свисали разноцветными лохмотьями лишайники. Толстый слой хвои пружинил под ногами, поглощая все звуки. Жидкий пригородный лесок теперь стал совсем другим – дремучим, зловещим, наполненным странными звуками. Вокруг что-то протяжно скрипело, стонало, насмешливо ухало по-совиному. Если бы среди бесконечных рядов елей возникла вдруг избушка на курьих ножках, Никита бы не сильно удивился.
Но возникло нечто другое.
Сначала какая-то тень мелькнула у покрытой мхом коряги впереди. Никита присмотрелся, но ничего особенного там не заметил. Наверное, птица или белка, подумал он и тут же уловил краем глаза новое движение, правее и ближе. И снова там не обнаружилось ничего, кроме елок и чахлых кустиков малины. У Никиты иногда случалось подобное с сильного перепоя: он замечал в поле периферического зрения чьи-то еле заметные шевеления, смутные силуэты, поспешно прячущиеся тени. Первый шаг к настоящим чертям.
Но Катя тоже, кажется, что-то увидела. Она остановилась, пригнулась, точно заприметивший дичь охотник, жестом показала Никите – молчи. Секунду спустя впереди опять мелькнула и тут же спряталась смутная тень. И опять. С каждым разом тень оказывалась все ближе, но при этом ее никак не получалось толком разглядеть. Покажись, со злостью подумал Никита, так-то все пугать умеют, а ты покажись, вот тогда и узнаем, стоит ли тебя бояться.
Высокий и узкий бугор вырос из-под земли ровно там, куда он в этот момент смотрел. Будто гриб в ускоренной съемке. Вытянулся молниеносно и высоко, в человеческий рост – и тут же провалился обратно, взметнув сухие иголки.
От неожиданности Никита остолбенел и не сразу заметил, что делает Катя. А она торопливо стаскивала через голову ночную рубашку. Никита успел заметить треугольное родимое пятно на ее левой ягодице.
Бугор возник метрах в двадцати от них, теперь он стал выше и продержался подольше. Достаточно долго для того, чтобы разглядеть, из чего он состоит: из оплетенной корнями толщи земли, с застрявшими в ней ветками и сухими листьями, и по этой земляной массе волнами пробегает что-то до жути похожее на мышечные сокращения. Бугор мерно покачивал верхней частью, как поднявшая голову змея.
И тут кто-то ударил Никиту по лицу.
– Наизнанку! – Катя трясла его и больно шлепала по щекам. – Павлов! Одежду наизнанку!
Ночная рубашка снова была на ней, только теперь – швами наружу. В критических ситуациях Никита от полного ошаления начинал иногда думать о каких-то совершенно посторонних вещах. Вот и сейчас он успел отрешенно пожалеть о том, что не видел всего процесса переодевания.
– Наизнанку надень! – кричала Катя, но Никита все стоял столбом, и ей самой пришлось содрать с него футболку и вывернуть. Зато в штаны Никита вдруг вцепился, как восточная дева в свою паранджу.
Земляная масса вспучилась прямо перед ними и выросла до верхушек елей. Хвоя и ветки сыпались с нее колючим дождем. Никита отчаянно пытался отыскать в этом колоссе какие-то человекоподобные или хотя бы звериные очертания – но их не было. Просто огромный шевелящийся столб из земли, корней и листьев, воплощение немой безликой жути. Достигнув совершенно невообразимых размеров, столб вдруг начал как будто складываться, как будто… да, он наклонялся к ним.
– Лес честной, царь лесной, – звонко, как пионерскую клятву, затараторила Катя. – От нас, грешных, отворотись…
А Никита неотрывно смотрел на земляного исполина, который, склонившись, словно изучал их сверху, и силился увидеть в переплетенной корнями темной массе лицо. Хотя бы намек на него – пусть даже это окажется самая чудовищная морда из всех возможных. Потому что ощущение пристального взгляда отсутствующих глаз было совершенно невыносимым. И из слежавшейся земли, кажется, уже начало вылепливаться что-то похожее на кривую щель рта и пустые глазницы…
И тут оно перешагнуло через них, засыпав сверху мусором. Перенесло себя, точно гигантская гусеница-землемер, на то основание, в котором Никита уже почти высмотрел голову. Перенесло – и рухнуло вниз, втянулось обратно в сухую лесную почву, подняв тучу пыли.
– Беги! Не оборачивайся! – Катя толкнула Никиту в спину.
И они кинулись прочь, не разбирая дороги, кашляя и спотыкаясь. Пыль набилась в ноздри, в глаза, и уже ничего не было видно – одно буро-зеленое марево…
Каким-то чудом перескочив через множество коряг и кочек, Катя все-таки зацепилась за что-то ногой и упала. Боль полыхнула в ободранных ладонях и коленках. Отплевавшись и проморгавшись, Катя увидела у себя над головой победно, будто флаг, развевающуюся на ветке полоску из полиэтилена. Отмечать изученную часть леса не ленточками, а обрывками магазинных пакетов она начала не так давно – в доме просто закончились бесполезные тряпки.
Они снова были на тропинке, ведущей к забору.
Катя перевернулась на спину и закрыла глаза. Никита плюхнулся рядом, в груди у него свистело и хрипело.
– Видел? – отдышавшись, спросила Катя.
– Видел… Что это было?
– Леший.
Она сказала это так спокойно, уверенно, что Никита сразу понял – не шутит.
Мелькнули в памяти обитатели детских книжек и фильмов: лукавые, но в целом благодушные деды с бородами из мха и грибными шляпками на головах. Старичок-лесовичок, дядюшка Ау, да хоть шагающее дерево с глазами, эдакий необработанный рубанком Буратино – что угодно, только не обвитый корнями земляной столб до самого неба.
И вдруг поверх всего этого расцвели нелепые цыганские розы, похоронной гирляндой сползающие на старенький болоньевый плащ. Баба Надя. Он ведь не просто ругнулся на нее тогда, у калитки, он ее к лешему послал…
Это было так дико – еще не верить, но уже чувствовать себя виноватым. Никита заметался, приподнялся – и у него на локте тут же сомкнулись Катины пальцы:
– Куда?
– Баба Надя… Я же… это я ее к лешему…
– Молодец, – криво усмехнулась Катя. – Только это не баба Надя уже.
– Так помочь же надо! Вдруг она где-то там, настоящая…
– Не поможешь. Не найдешь.
Никита рывком высвободил локоть:
– А ты откуда знаешь?
– Знаю.
Она потянулась напоследок, хрустнула шеей и хотела сесть, но Никита навис сверху и не дал ей подняться:
– Рассказывай.
– Потом. Когда из леса выберемся.
Опять она пыталась увильнуть, ускользнуть, ничего толком не объяснив. Скользкая, как рыба, – небось потому она так их и любит. Не сводя с Никиты внимательного, чуть настороженного взгляда, она снова попыталась встать, но он прижал ее за плечи к земле.
