– А может, – сказала Фея, – пустить к нему моих ребят? Так, слегка. Жаль, столько крутилась, и никакой тебе радости.
Уизер, учтиво улыбаясь, стоял у дверей, и вдруг лицо его изменилось. Бледные полуоткрытые губы, седые завитки, блеклые глаза лишились какого бы то ни было смысла. Мисс Хардкасл показалось, что на нее смотрит маска. И она молча вышла из кабинета.
– Не кажется ли вам, – сказал Уизер, возвращаясь на свое место, – что мы придаем слишком большое значение жене этого Стэддока?
– Мы действуем согласно приказу от первого октября, – сказал Фрост.
– О… я не о том… – сказал Уизер.
– Разрешите напомнить вам факты, – сказал Фрост. – Мы наблюдали полностью только один сон, очень важный, конечно, давший нам, хотя и не совсем точно, ценные сведения. Тем самым мы поняли, что злоумышленники могут использовать ее в своих целях.
– Я ни в малейшей мере не отрицаю…
– Это первое, – продолжал Фрост. – Второе: ее сознание стало менее прозрачным. К настоящему времени наука нашла этому одно объяснение. Так бывает, когда данное лицо попадает по собственной воле под влияние враждебной нам силы. Таким образом, мы не видим ее снов и знаем, что она – под чужим влиянием. Это опасно само по себе. Но это означает, что через нее мы можем попасть в штаб-квартиру врага. По-видимому, Хардкасл права, под пыткой он выдал бы адрес жены. Но, как вы сами сказали, если она увидит его в соответствующем состоянии, вряд ли мы сможем надеяться на сны. Это – первое возражение. Второе: нападать на врага очень опасно. По всей вероятности, они защищены, и против такой защиты у нас средств нет. Наконец, третье: он может адреса не знать. В таком случае…
– Я был бы чрезвычайно огорчен, – сказал Уизер. – Научное исследование (я не применял бы слова «пытка») совершенно нежелательно, когда исследуемый ничего не знает. Если не прекратить опыта, он не оправится… если прекратить, останется чувство, что он все-таки знал ответ…
– В общем, выход один, – сказал Фрост. – Пускай сам везет сюда жену.
– А не могли бы мы, – сказал Уизер еще отрешенней, чем обычно, – привлечь его к нам несколько сильнее?.. Я имею в виду, мой дорогой друг, истинную, глубокую перемену.
Фрост осклабился во весь свой большой рот, показывая белые зубы.
– Я предполагал к этому перейти, – сказал он. – Я сказал «пускай везет жену». Возможностей для этого две: на низшем уровне, например – страх или похоть, и на высшем, если он сольется с нашим делом и поймет, что нам надо.
– Вот именно… – сказал Уизер. – Я бы выразился несколько иначе, но вы совершенно правы.
– А вы что собирались делать?
– Мы думали предоставить его на время самому себе… чтобы созрели… э-э-э… психологические плоды… Полагаемся мы – со всею гуманностью, конечно – и на небольшие неудобства… скажем, он не ел. Сигареты у него забрали. Нам бы хотелось, чтобы его сознание пользовалось только собственными ресурсами.
– Ясно. Еще что?
– Мы бы с ним побеседовали… Я не уверен, что следовало бы вмешиваться лично мне. Хорошо, если бы он подольше думал, что находится в полиции. Потом, конечно, следует ему сообщить, что он, собственно, у нас. Было бы желательно заметить, что это ничуть не освобождает его от обвинения…
– Да… – сказал Фрост. – Плохо то, что вы полагаетесь только на страх.
– Страх? – переспросил и. о., будто никогда не слышал этого слова. – Я не вполне улавливаю ход вашей мысли. Насколько мне помнится, вы не поддерживали мисс Хардкасл, когда она намекала на прямое вмешательство… если я ее правильно понял.
– А вы, наверное, хотели подсунуть ему таблетки?
Уизер тихо вздохнул и ничего не ответил.
– Ерунда, – сказал Фрост. – Под влиянием стимуляторов мужчину тянет не к жене. Я говорю, нельзя полагаться на один страх. За много лет я пришел к выводу, что результаты его непредсказуемы, пациент может вообще утратить способность к действию. Есть другие средства. Есть похоти.
– Я все же не совсем понимаю вас. Вы только что…
– Не те, посильнее…
Уизер на Фроста не глядел, но кто-то из них постепенно двигал свой стул, и сейчас они сидели рядом, почти касаясь друг друга коленями.
– Я беседовал с Филострато, – тихо и четко выговорил Фрост. – Он бы понял меня, если бы знал. Присутствовал и ассистент, Уилкинс. Ни тот ни другой не проявили никакого интереса. Им важно одно: голова живет. Что она говорит, для них значения не имеет. Я зашел очень далеко. Я спрашивал их, почему же она мыслит, откуда берет сведения. Ответа не было.
– Вы полагаете, – сказал Уизер, – что мистер Стэддок окажется восприимчивее?
– Именно, – сказал Фрост. – Вы-то знаете, что нам нужна не столько власть над Англией, сколько люди, личности. Самая сердцевина человека, преданная делу, как мы с вами… Вот чего хотим мы, вот чего от нас требуют. Пока что мы немногого добились.
– Вы считаете, Стэддок подойдет?
– Да, – сказал Фрост. – Они с женой интересны как пара, в генетическом плане. Кроме того, человек такого типа не окажет сопротивления.
– Я всегда стремлюсь к единству, – сказал Уизер. – Я стремлюсь к возможно более тесным связям… э-э… переходящим, я бы сказал, пределы личности. К взаимопроникновению, к истинному поглощению… Словом, я с превеликой радостью приму… впитаю… вберу в себя этого молодого человека.
Теперь они сидели так близко, что лица их соприкасались, словно они вот-вот поцелуются. Фрост подался вперед, пенсне его сверкало, глаз не было видно. Уизер обмяк, рот у него был открыт, губа отвисла, глаза слезились, как будто он сильно выпил. Плечи его мелко тряслись; вдруг он захихикал. Фрост лишь улыбался, но улыбка его становилась все холодней и шире. Он схватил Уизера за плечо. Раздался стук. Большой справочник упал на пол. Два старых человека раскачивались, крепко обхватив друг друга. И постепенно, мало-помалу, начавшись со слабого визга, разрастался нелепый, дикий, ни на что не похожий, скорее звериный, чем старческий, смех.
3
Когда Марка вывели в дождь из полицейской машины и быстро затолкали в маленькую, ярко освещенную комнату, он не знал, что он в Бэлбери, а если бы и знал, не испугался, ибо думал не о том. Он был уверен, что его повесят.
Никогда еще он не был вблизи от смерти; и сейчас, взглянув на свою руку (он потирал руки, было холодно), он подумал, что вот эта самая рука, с желтым табачным пятном на указательном пальце, будет скоро рукой трупа, а потом – скелета. Ему даже не стало страшней, хотя на телесном уровне признаки страха были. Его потрясла немыслимость всего этого. Да, это было немыслимо, но совершенно реально.
Потом он вспомнил мерзкие подробности казней, сообщенные ему Феей, но этого сознание уже не вместило. Какие-то смутные образы мелькнули перед ним и сразу исчезли. Вернулась главная мысль, мысль о смерти. Перед ним встала проблема бессмертия, но и она его не тронула. При чем тут будущая жизнь? Счастье в другом, бесплотном мире (ему не приходило в голову, что там может быть и несчастье) не утешало его. Важно было одно: его убьют. Это тело – слабое, жалкое, совершенно живое тело – станет мертвым. Есть душа или нет, теперь не важно. Тело сопротивлялось, и больше ни для чего не оставалось места.
