– Ну, звезда – не звезда, но тиражи упали, – поддакивает Карл.
Тиражи пару лет назад резко упали, потом долго постепенно падали и сейчас опять резко упали. Раньше тираж новой книги был двести тысяч, а сейчас двадцать тысяч – как человеку такое пережить? Трагический тираж. Десятки писателей были бы счастливы такому тиражу, но для Мамочки это означает потерю любви. Раньше ее любили двести тысяч человек, сейчас двадцать тысяч. Если бы вас разлюбили сто восемьдесят тысяч человек, вы бы тоже переживали.
– Я каждый день смотрю продажи, у меня уже пунктик появился, как проснулась, сразу смотрю…
– Не смотри, не думай, – советует Карл, как будто она не писатель, а дура. Разве можно не думать? Мамочка же думает о любви.
– Я теряю читателей… Хорошо, я пишу для теток, где они, мои тетки?! Может быть, они поумнели и хотят читать серьезную литературу? Нет, не может быть, чтобы люди стали умней. Может, люди хотят читать серьезную литературу, чтобы думать о себе лучше?
– Не бойся, я у тебя не отняла читателей, у элитарной прозы тираж три тысячи, ну от силы пять, – вяло говорит Карл. Ей неинтересно про тиражи, ей вообще про книги неинтересно. – Ты просто никогда не желаешь видеть правду, если она тебя не устраивает. Тетки-то вечны, но сейчас другие тетки – они читают другие любовные романы. Просто так случается, что чье-то время подходит к концу…
– К концу? – Мамочка спрашивает таким же беспомощным тоном, каким Карл говорила «возраст?».
– Ты сама столько раз писала о тех, чье время подходит к концу, о трагедии стареющей актрисы или балерины и о писателе, теряющем популярность, но когда касается тебя, ты не хочешь знать, не хочешь видеть…
– Неправда! … Или правда?..
Вообще-то издатель тоже говорит, что ей надо быть современней. Говорит: «Твои тетки уже бывшие золушки, нужно переходить на другую аудиторию». Я видел, как она читает книжки конкуренток, чтобы узнать, о чем они пишут, а потом всю ночь стучит на компьютере. Утром говорит: «У меня не получается, как они, я могу только как я… Я все стерла, что ночью написала. Теперь я настоящий писатель – пишу и рву, пишу и рву…»
– …Но главный ужас знаешь в чем?
Карл смотрит без всякого интереса, с выражением «какой ужас может быть ужасней моего ужаса?». Она ждет, когда Мамочка сделает паузу, чтобы пожаловаться на Чучело мужа, как оно изменилось, то есть он изменился.
– Я стала завидовать, – шепчет Мамочка. – Я смотрю, кто что написал, у кого какие отзывы в Интернете… Так стыдно, но ничего не могу с собой поделать. Я злюсь, завидую… Так ведь и гадиной можно стать, понимаешь?
– Да будь ты гадиной! Я всегда была завистливой гадиной, зависть – двигатель прогресса…
– Ты – да, но не я.
– Я гадина?! А ты… слушай, но это же смешно – тебе говорить о литературе? Ты вообще помнишь, где ты взяла свой первый роман? Не тот, который ты так старательно писала, подражая мне, а он пролежал на складе, а тот, что сразу имел успех? Твой первый любовный роман? Помнишь, где ты его взяла?
Где же? Звучит таинственно, как будто она убила писателя и украла его рукописи.
– Где взяла? В чемодане, где я еще могла его найти.
Вот оно что, свою первую книгу Мамочка нашла в старом чемодане! Под джинсами и свитерами времен ее юности лежали две толстые тетрадки, в которых она когда-то записала свой роман. Роман был написан в шутку, как пародия на любовный роман. Она же человек с хорошим образованием, литературным вкусом, с чувством юмора.
Мамочка сказала, что сама не знает, что ею двигало, скорей всего жажда денег, но она поменяла возраст героинь с двадцати на сорок лет, назвала «Сорокалетние в поисках любви» и отнесла своему приятелю в издательство, где роман напечатали то ли для смеха, то ли по дружбе.
Роман о сорокалетних в поисках любви неожиданно хорошо продавался, и ее попросили поскорей написать еще два. Эти два тоже отлично продавались, и Мамочка разумно решила, что будет писать любовные романы для денег.
Какое-то время Мамочка еще помнила, что все это шутка, мистификация, для денег… что она не писатель. Но быстро привыкла.
– Когда успех, когда в каждой витрине, в каждом киоске, на вокзалах, в аэропорту, повсюду твои книги, быстро привыкаешь! Начались автограф-сессии, встречи с читателями, и когда очередь выстраивается подписать твою книгу – кто же ты, если не писатель? Писатели разные, я вот такой писатель любовных романов… пишу для людей, чтобы им было легче жить, чтобы они посмеялись, поплакали, подумали о любви… А теперь что же, людям больше не надо?.. Тогда я не буду.
Как ребенок.
… – Я чувствую, что медленно, неотвратимо уезжает поезд, а я стою на платформе, накинула на него веревку и пытаюсь удержать его веревкой.
Веревкой? Поезд веревкой?.. Это же опасно. Можно улететь вслед за поездом.
– Честно? Я не понимаю, что я делаю не так. Перечитываю старые отзывы читателей, это прибавляет мне уверенности.
Когда она так говорит, мне хочется… ну не знаю, закричать, взять ее на руки, заплакать. Если бы я мог, я бы стал ее читателями, чтобы любить ее изо всех сил.
– Слушай, а что ты ноешь? У тебя все хорошо, – неожиданно зло сказала Карл. – Почему твои сорокалетние в поисках любви имели успех? Ты попала в коллективное бессознательное, вот почему. Ну, ты срубила бабок, стала популярной. Теперь коллективное бессознательное другое. У меня – проза, а у тебя жанр, любовный роман. То проза, а то жанр, то я, а то ты, понимаешь? Твои тиражи падают, потому что так и должно быть. Может, уже хватит быть писателем? Побыла и довольно?
– Что с тобой, почему ты злишься?.. Я же слушаю про Чучело мужа, а ты…
– Как же мне надоело твое нытье! Хочешь быть писателем, так будь им. Ты пиши книжку не три месяца, а три года, как я. Но тебе нечего сказать миру. Ты хочешь от жизни все: и быть милой, и любимой, и популярной, и деньги, и быть писателем?! А все сразу не бывает! Ты никогда не напишешь ничего настоящего, потому что все сразу не бывает! У тебя есть только один талант – сама знаешь какой.
– Да? Хорошо, тогда я тоже скажу. С Чучелом мужа – знаешь, тут дело не в возрасте. Он тебя разлюбил. Да, вот так, просто разлюбил.
– Ты же сказала… ты же сама сказала, что это просто возраст!..
– Я сказала, чтобы тебя утешить… Он тебя разлюбил. Ты уже не можешь высечь искру… А хочешь, я докажу тебе, что я права, что он может влюбиться? Хочешь?! Ты ведь знаешь, что я могу?
Кажется, Карл сказала, что Мамочка – удачливая посредственность. Кажется, Мамочка пригрозила Карлу, что может мгновенно влюбить в себя Чучело мужа. Кажется, после такого они должны были бы поссориться навсегда. Но они сидят рядом как ни в чем не бывало.
– И не смей называть моего мужа Чучелом!
– Вот тебе и здрасьте, – только и ответила Мамочка.
Пеппи ДлинныйЧулок
