– Я не читаю чужих книг, но мне не обязательно знать предмет, чтобы мы могли об этом поговорить…
– Чужих? Не читаете Шекспира? Чехова? – Профессор ловился на приманку мгновенно, как глупый карась. Но тут же приходил в себя, понимая, что она его дразнит. Высокомерие, высокопарность, образованность, насмешливый тон, птичья посадка головы – все в соседке раздражало его до дрожи. Такое впечатление, что наглая девица дала его дочери книгу знаний, но страницы пропитала ядом, печально думал он.
Но с Кларой она разговаривала серьезно:
– Не могу я погрязнуть в чужих книгах, это означает потерять себя. Я должна создавать свое.
– Не читай, я буду тебе пересказывать… Хочешь, перескажу тебе «Три мушкетера»? – смеялась Клара.
Единственное, на чем они сошлись, это Пруст, которого обе могли читать с любой страницы. Пруста для Клары открыла Карл.
– Там интересно с любого места, – жадно блестя глазами, говорила Клара.
– Текст Пруста функционирует сам по себе, – отвечала Карл. Она, будто текст Пруста, функционировала сама по себе.
Легко понять, что составляло для Клары ценность этой дружбы, почему Клара вступила в эти высокомерные, сверху вниз, отношения и стала в них совершенно беспомощной. Она была поймана, как зверек в момент своей слабости, – ведь какая у нее была жизнь? Она кормила Мурочку, гуляла с Мурочкой, кормила, гуляла, кормила, гуляла… Ей казалось, что ее руки приросли к ручке коляски и сама она – продолжение коляски… Эта дружба делала ее живой. И то, что они такие разные – одна одинокая, взрослая, сложная, туманная, другая по-девчоночьи ясная, – делало ситуацию еще более приманчивой. Для Клары, конечно, а Карл никакой ситуации не замечала.
Карл не подозревала, что она, Кларин «кумир и вождь», – предмет постоянных пререканий Клары с родителями. Однажды узнав, что Клара прибежала тайком, удивилась: «Что, родители запрещают тебе со мной дружить? Говорят «она на тебя плохо влияет»? Но как можно что-то запретить? Как вообще можно влиять на взрослую бабу?»
Клара мысленно оглянулась в поисках взрослой бабы и, поняв, что это она, благодарно вздохнула – до этого момента она не была уверена, что Карл принимает ее за взрослого, устойчивого к влияниям человека. Она себя независимой не чувствовала, напротив – понимала, что отношение ее к Карлу было немного как интерес, немного как восхищение, а в общем как влюбленность. Клара вела бесконечную опись взглядов Карла, составляя всевозможные списки: Карл и секс, Карл и дети, Карл и дружба, Карл и она сама, – и что же это, как не влюбленность?
Но и Карл относилась к Кларе не так, как к остальным, она обнаружила странную тенденцию – подолгу говорить с Кларой – только с Кларой – не об умном, а совсем о простых вещах. Например, о любви. О родителях. О детях.
О детях. Карл, конечно, совсем не интересовалась Мурочкой, у Клары и мысли не было даже упомянуть, что Мурочка сказала, куда залезла и как спала. Карл возможность иметь детей относила к далекому будущему, что для того времени было необычно: в то время предполагать, что родишь первого ребенка после тридцати, было все равно что полководцу планировать собственное поражение.
О любви. Если с Клариными сердечными делами все было предельно ясно (вот же муж, красавец, из хорошей семьи, с ним и любовь), то о романах Карла достоверно ничего не было известно. Она много говорила о любви, о том, что ее способности к любовным отношениям всерьез помешали прочитанные книги: из книжных образов был создан идеальный возлюбленный, под которого она пыталась подогнать реальных людей, как подгоняют костюм с манекена. Карл много рассказывала о неудачных отношениях со своими избранниками, которые любили ее и которых не любила она. Доверчивой Кларе ни разу не закралась в голову мысль: было ли все это правдой? Не сочиняла ли Карл эти отношения, в которых она всегда была любима? А может быть, эти отношения были ее отношениями с персонажами, а не с реальными людьми?
О маме. Маму Карл не сочинила, она присутствовала в жизни Карла в виде внесения ежемесячной платы за аренду квартиры и постоянного недовольства Карла: «мама хочет приходить без звонка», «мама хочет иметь ключ», мама, мама. Мама…
Как ни странно, именно тут, в отношениях с родителями, Карл и Клара нашли много общего, не умственного, а самого что ни есть жизненного.
«Я ушла от мамы, чтобы иметь эмоциональное пространство, – объясняла Карл. – Она повсюду, понимаешь?»
Клара понимала, что означает «она повсюду», но было непонятно, зачем уходить: у нее всегда было собственное пространство (в родительской квартире даже сейчас ее комната осталась нетронутой, и одну комнату отдали Мурочке, «чтобы ребенок знал, что она у себя дома», теперь она с Мурой и Стасиком жила в нижней квартире), но весь этот пространственный комфорт не избавил их от проницаемости эмоциональных границ. Иначе говоря, сколько бы ни было комнат в семье Горячевых, стены комнат границами не стали.
Ну какие границы?! Берта по-прежнему бледнела, если Клара кашлянула разок или у нее начинался насморк, по-прежнему Клара была ее маленьким ребенком. Но теперь они все время были друг другом недовольны. Берта «не понимала, не отпускала, притесняла, заставляла, хотела контролировать». И не соглашалась сидеть с Мурочкой по очереди с Кларой. Клара считала, что вот так, по очереди, будет справедливо: один вечер она уходит, другой вечер опять она уходит, и третий вечер она уходит, но если родители соберутся в театр – пожалуйста, она не возражает остаться с Мурочкой.
– Это твой ребенок! – нападала Берта. Вылечив Мурочку от несуществующей болезни, она вспомнила, что Мурочка не ее ребенок, а Кларин. – Ты все еще не поняла, кто ты!
– Кто я?
– Как кто? Ты – мама.
Рррр! Клара привыкла хорошо себя вести, не доставлять дискомфорта. Но ей хотелось рычать, когда ей напоминали, что теперь она только мама, как же ей надоело вмешательство, опека, и как они сами ей надоели!..
Конечно, она обсуждала это с Карлом.
– Ты, глупое существо, вышло замуж по расчету! По какому расчету?.. Чтобы быть как все. Все вышли замуж, и тебе было страшно остаться старой девой. Почему я обращаюсь к тебе в среднем роде? А как к тебе еще обращаться? Ты наивное пустоголовое существо, тебя даже «дура» не назовешь, ты «дуро».
– Ничего ты не понимаешь, я вышла замуж на всю жизнь. Я хорошая жена… Да, хорошая: я не сплю в бигуди, не хожу в халате, я даже из душа выхожу…
– В пальто, – закончила Карл.
– Ага. У меня все хорошо. Вот только мама. Сил моих больше нет, не хочу быть хорошей дочерью, не хочу!
Такой смелой Клара была только в разговорах с Карлом.
Клара жаловалась Карлу: мама на нее кричит – от крика она теряется, папа ее критикует – критика ее ранит. Карл отвечала в том духе, что Клара, тонкая и нежная, относится к людям, которые не умеют защищаться от эмоциональных атак. Клара в ответ говорила, что Карлуша относится к людям, которые имеют высокую потребность в свободе и так хорошо охраняют свои границы, что им бывает трудно проявить чувства, поцеловать или обнять и что Карлуша не умеет защищаться от эмоциональных атак… И обе были довольны.
