Темы статей были очень разные, Ульяна отвечала на вопрос и писала целую статью. Не знаю, придумывала ли она сама эти вопросы или кто-то их присылал на женский портал, но подборка тем была на первый взгляд совершенно спонтанная. Как отличить по пению – соловей ли это… Что делать, если тебя раздражает твой близкий родственник, с которым ты живешь в тесной квартире… Так раздражает, что ты смотришь на него за завтраком и понимаешь, что больше всего ты сейчас хотел бы, чтобы это место за столом было свободным – любой ценой… Как быть, если дети, выросшие в православной семье, в восемнадцать лет первым делом перестали ходить в церковь и стали отрицать религию? Надо ли отвергать таких детей? Доверчивые люди не знают, где искать ответы и пишут в мировую Сеть, туда, где им отвечают. «Ау, люди… я заблудился…»
Ульяна отвечала очень грамотно, иногда мне даже казалось, что статью писала не она. Как-то я в ней до этого не замечала ни энциклопедического ума, ни такой широты взглядов, интересов… Умная и умная, но чтобы так хорошо писать, умной быть мало. Или я слишком зациклена на себе? Кажется, я сегодня уже приходила к такому выводу. Я ведь только сегодня узнала, что Ульяна до поступления в Университет работала, что она старше меня.
Душа моя была так переполнена впечатлениями, новыми, хорошими и противоречивыми, что заснула я только к утру. Я на удивление легко встала к первой паре, как будто спала восемь часов крепким сном. Хорошо, что надо было идти на занятия, и была семинарская неделя, потому что на лекции, даже на интересной, гораздо проще случайно уснуть. А тут пришлось сразу включиться в учебу и не думать ежесекундно об Андрееве, хотя для этого мне и приходилось делать над собой усилие. Я понимаю теперь выражение – «Душа моя полна тобой…» А раньше не понимала. Что это такое, когда на мир смотришь сквозь другого человека. Всё и все далеко, а он один – близко.
Не знаю, что произошло. Ведь ничего вчера не было сказано, сделано… Но Андреев стал мне как будто не на шаг ближе, а на целую жизнь. Всё. Я никогда никого другого не полюблю. Я знаю – я встретила того, ради которого родилась. Я понимаю теперь, почему меня тянуло в чужую и непонятную мне Москву – чтобы быть рядом с ним. Я просто шла по этому пути, который мне был уже проложен.
Я поглядывала на Ульяну, и мне казалось, что она совершенно спокойна, и с ней ничего подобного не происходит. А потом случайно, в столовой, когда она пошла налить себе чай, у меня упал взгляд на ее телефон, который она оставила на столе. Мы пошли вместе обедать, я сама ее подождала после семинара на большом перерыве. В ее телефоне было открыто какое-то прекрасное стихотворение. О любви. О такой любви, больше, глубже, прекрасней которой ничего нет. Я не знала автора, стихотворение было скопировано откуда-то. Я вчитывалась в строчки и понимала – это слова обо мне.
В стихах говорилось о том, что человек – тот человек, который читает сейчас эти строки и к кому они обращены, – взвешивает на одной чаше весов весь мир – благополучный, большой, наполненный соблазнами и удовольствиями, а на другой чаше – лишь чья-то любовь. Того, кто пишет эти строки. Экран погас, нажимать и дочитывать я не стала – неудобно. Ульяна вернулась через полминуты, как ни в чем ни бывало, спокойная, может быть, даже более спокойная, чем обычно. Об Андрееве мы не говорили. Я похвалила ее посты на женском портале, спросила, задают ли эти вопросы на самом деле или Ульяна придумывает их сама. Она пожала плечами:
– По-разному бывает. Иногда такую глупость спрашивают, я вопрос немного переделаю, получается нормально.
– Ты собираешься стать журналистом?
– Нет. Я подрабатываю этим. Информационным шумом мне заниматься неинтересно.
Ульяна ела с аппетитом, что-то говорила, даже смеялась, сама показала мне на наших знакомых мальчиков-философов, которые тоже пришли в столовую, увидели нас, стали шушукаться, хихикать, оборачиваться, особенно крутился Игнат. Но я видела, что она думает о чем-то другом. Возможно, о своей маме и ситуации в семье. Не хотела бы я жить в такой семье, где мама – как маленький ребенок. Вроде нормальный, а вроде и нет. Другое дело – у нас. Мама с бабушкой мне, конечно, давно разрешают поступать так, как я считаю нужным, но я по-прежнему ощущаю себя самой младшей в семье, и мне это нравится, я не очень хочу взрослеть и меняться с ними ролями.
Мысли об Андрееве мешали мне сосредоточиться на том, что происходило вокруг меня. Подошли философы, Игнат стал что-то громко рассказывать, перескакивая с предмета на предмет. Мы с Ульяной переглянулись, взяли сумки и ушли, потому что мы уже поели. До следующего семинара оставалось еще двадцать минут, погода была прекрасная – ярко-синее небо, обещающее близкую весну, легкий мороз, который в конце зимы, после затяжных холодов, воспринимаешь просто как тепло.
Я стянула шапку, освободила волосы. Хорошо… Еще чуть-чуть и – весна. В Москве она теплее и солнечнее, чем у нас. И я поеду к Андрееву в Подмосковье, и мы пойдем с ним гулять в лес, он покажет, где он находит таких удивительных птиц, редких, красивейших… Будет рассказывать мне что-то о своей интересной жизни. И смотреть на меня таким удивительным, долгим взглядом, как вчера… И потом… Я не знаю, что будет потом. Но рядом с Андреевым со мной ничего плохого быть не может.
Мы прогуляли остаток перерыва по огромной университетской территории, почти не разговаривая. Я видела, что Ульяна – не со мной. Да и мне хотелось думать об Андрееве, а не говорить о посторонних предметах. То есть я с удовольствием бы поговорила о нем… Но не решалась начать разговор. Не знаю, что мне мешало. У меня мелькнула мысль – а если Ульяна сейчас, так же как я, думает только о нем? Но я эту мысль прогнала. Как-то она не очень была похожа на влюбленную. Спокойная, отстраненная, задумчивая. Обычный ее огонь горел где-то глубоко, наружу пока не вырывался.
– Видела? – спросила она меня шепотом на семинаре, после того как мы двадцать минут промолчали на улице.
– Кого? – не поняла я.
– Не кого, а что… Значит, не видела. Да нет, это я так, не обращай внимание.
Я на всякий случай открыла страничку Андреева – вдруг он там что-то поставил или написал. Да нет, вроде никаких интересных новостей. Перепостил что-то политическое, еще поставил свою фотографию из Госдумы, куда его недавно звали на какое-то совещание, поскольку он крайне левый журналист и может грамотно и корректно озвучить протестные настроения.
Вполуха слушая чей-то монотонный ответ, я открыла Ларискины новости – она поставила свой завтрак. Тарелка с сырниками, густо политыми сметаной и посыпанными клюквой. Так Лариска сегодня завтракала, и это – интересно! На фотографии – три отметки «нравится». Разумеется, отметки Андреева там нет – он никогда ничего не комментирует и не ставит «лайк», даже если и смотрит ее фотографии. Я надеюсь, что не смотрит, но знать этого точно я не могу.
После вчерашней встречи я увидела все по-другому. Я поняла, что он – свободен. Он так легко предложил нам переночевать – по-дружески, конечно. Он так хорошо с нами общался. И задумчиво накручивал мои длинные волосы на палец, и так удивительно хорошо при этом на меня смотрел. Не было в этом взгляде ничего неприятного, от чего мне хотелось бы поежиться. Так ласково говорил «феечка»… В общем, надежда, появившаяся у меня вчера, стала расти и расти. Тем более что так все хорошо вообще. И погода великолепная, и красивейший вид перед глазами. Неважно, что мы учимся в старом обшарпанном корпусе, зато каждый день смотрим на ГЗ – Главное здание – и радуемся, я радуюсь, по крайней мере, что вижу эту красоту.
