– Там есть компьютер в доме, и не один. Ей подходить к нему не разрешают, для ее же пользы, из всех сетей заставили удалиться. Но она находит минутку, тайно пишет мне письма в почте, у нее же был электронный адрес, он никуда не делся.
– Пусть зарегистрируется снова, сделает себе еще одну страничку, под другим именем, – посоветовал Андреев, – сможете общаться. Да, ситуация. А убежать она не хочет?
– Она беременна, – просто ответила Ульяна. – Родит и убежит. Может быть. Или задохнется там. Да и потом, как быть с ее родителями? Они искренне ее любят, всегда всё для нее делали и сейчас думают, что сделали самое лучшее, что могли – породнились с одним из самых древнейших и уважаемых родов, чья история прослеживается якобы до двенадцатого века. Столько героев там было! Так что Тамара родит им внука и продлит род. У них еще два сына, один уехал в Европу, там осел, они не смогли его удержать, а у второго – пять дочерей, ни одного наследника. Так что теперь Тамара будет рожать, пока не родит им сына. Пока я так близко не столкнулась с этим, я и не думала ни о каких движениях за права женщин, была уверена, что мы получили уже все права в мире мужчин, кроме права писать законы. Пока мы живем по вашим законам.
– Помню-помню, – ухмыльнулся Андреев. – Ты уже пыталась объяснить это Сулидзе. Он, кстати, через два дня гневную лекцию прочитал для своих последователей. Такое бурное обсуждение вызвало, до сих пор ругаются в его группе в Интернете. Говорил, что свойство женской физиологии, чья основная функция – деторождение, не дает возможности женщине полностью развиваться в интеллектуальном смысле до тех вершин, до которых доходим мы, мужчины.
– Цари Вселенной и светочи разума, – пробормотала я.
– Что? – обернулся ко мне Андреев.
Лучше бы я не видела этого взгляда. Какая же я дура… Ну почему другие пьют и веселятся, становятся если не друзьями, то хорошими собутыльниками-товарищами с теми, с кем вместе выпивают, а я… Нет, я, конечно, не хотела стать собутыльницей Андреева, но что тут такого, если мы «обмыли», по-русски, наше совместное мероприятие… Все же так делают… Почему вот только мне так нехорошо… И Андреев смотрит на меня, как на маленькую жалкую дуру…
– Феечка, как ты? – довольно доброжелательно вдруг спросил Андреев.
Я закрыла глаза. Вижу и слышу противоположное. Ничего не понимаю. Больше всего я бы сейчас хотела очутиться дома, залезть с головой под одеяло и не отвечать, когда бабушка бы спрашивала, не налить ли мне чаю с вареньем, которое осталось на весну. Всегда на весну остается по банке сливового, вишневого и клубничного, у нас такой закон. Точнее, даже не на весну, а на конец зимы, когда наступает момент, что кажется – нет, никогда зима не закончится, никогда не перестанет дуть мокрый ветер, никогда не растают огромные сугробы, никогда, никогда… Никогда небо не станет синим, воздух теплым, а солнце ярким, хотя бы на пару часов… И тогда бабушка достает припасенные баночки, и мы пьем чай с прозрачным, ягодка к ягодке, изумительным вареньем, которое умеет варить бабушка. Когда я была маленькой, бабушка показывала мне на свет банку и спрашивала, вижу ли я там летнее солнце. Она говорила, если увижу, то скоро зиме конец, значит, солнце уже проглядывает, весеннее, сквозь непроглядную пелену туч. Так просто его не увидеть, только волшебным образом. И я видела и радовалась.
Смешно. Пока я была сейчас дома несколько дней, я рвалась в Москву, к Андрееву. Теперь я здесь, рядом с ним, я могу подойти и дотронуться до него, а больше всего я хочу сейчас домой, спрятаться под одеялом. Не ревновать, не думать, достаточно ли я хороша для Андреева, не думать о Лариске…
Я глубоко вздохнула. Андреев не так понял мой вздох.
– Тяжко, да? Тошнит? Не надо пить водку, если не умеешь.
– Да и вообще не надо женщинам пить водку, – подала голос Ульяна.
Конечно, правильная, белая и пушистая – она на самом деле сегодня надела белый пушистый свитер, подчеркивающий белизну ее лица. У Ульяны никогда не бывает такого румянца, как у меня, легкий разве что, я-то краснею мгновенно – и от ветра, и от холода, и от жары, и от стыда, вот как сейчас… Но цвет лица у нее потрясающий – на самом деле, как мрамор или снег. И темные глаза на этом лице всегда горят каким-то внутренним светом. Думаю, Ульяне трудно будет найти пару – слишком она сложная. Я тоже сложная, но ко мне хотя бы всякие Игнаты прибиваются, которые не понимают степени моей сложности… которых обманывает мой облик голубоглазой безмозглой феечки… пахнущей в их мечтах конфетами с ромом и цветочными духами…
– Я больше не буду пить водку, – мирно сказала я.
– И правильно! – улыбнулся Андреев. – Так что – чаю? И по домам. Нечего девочкам так поздно шляться по Подмосковью. А то – заночуйте у меня. У меня есть гостевая комната, там кровать и еще раскладное кресло. Прогуляемся пойдем, с большим фонарем, у меня за домом тропинка в лес протоптана, хоть подышите чистым воздухом.
– Я не могу, – сразу сказала Ульяна. – Мне надо домой.
Если бы она так сразу не ответила, я бы, может быть, и осталась. Не потому что мне так уж хотелось в быту видеть Андреева, скорей наоборот… Я чувствовала, что вот сейчас еще чуть-чуть… и кажется, что-то начнет меняться и ломаться в моем отношении к нему… Но я бы осталась, потому что у меня не было никаких сил добираться до общежития.
– Ну ладно, – кивнул Андреев. – Тогда пейте чай и усвистывайте, – он улыбнулся. – А я буду отвечать, пока сил хватит. Там народ уже просто изошелся, больше трехсот комментариев.
И еще две новых фотографии Лариски – подумала я про себя, только что пришли оповещения, звякнуло в телефоне. Она ведь тоже наверняка смотрит эти его онлайн-встречи… И в ответ выставляет свои фотографии. Она сидит, вытянув вперед босые ноги, в темно-серых полотняных штанах, вроде пижамы. На одной фотографии – еще вытянув и губы, чуть приоткрыв рот, то ли ожидая поцелуя, то ли удивляясь, что он никак не подойдет и не поцелует ее… Так он же – далеко! Вот он сейчас, перед нами, весь измученный своими сомнениями, исстрадавшийся, неуверенный в себе, а хочет казаться уверенным и самодостаточным. Нет, неуверенный и несамодостаточный, точка. Я вижу.
На второй фотографии Лариска смотрит в камеру только одним глазом, второго не видно. Один огромный глаз блекло-голубого цвета. Нравятся ему эти глаза, блеклые, навыкате, с большими веками, сильной неровной пигментацией, коротенькими ресницами… Лариска не озадачивается макияжем. Зачем? Если тебя любит Андреев, через годы и расстояния, через океаны и все твои закидоны – зачем тебе озадачиваться, как ты выглядишь? Как в четырнадцать лет. Как будто вчера родилась. Недавно она хвасталась в Сети, что ее спрашивали, есть ли ей шестнадцать… Она книжку хотела купить 18+… Конечно, американцы глупые, некоторые не знают, где находится экватор и что такое река Нил, но не настолько же глупые, чтобы спутать взрослую тетеньку, которая девятнадцать лет, по собственному признанию Андреева, мотает ему нервы, с пятнадцатилетней девочкой, пусть даже и у Лариски очень маленькая грудь, очень худенькие плечи, очень трогательные губы… Хватит. Это называется дикая ревность, которая превращает человека в хищного и беспощадного зверя. В вепря, в гиену. В крокодила. Откусить Лариске голову. Я с силой сжала виски.
