Сулидзе не вышел – выскочил из машины, отпихнув водителя, который уже тоже вышел и открыл ему дверь. Ничего себе, красный теоретик… Неужели это неизбежно? Неважно, на вершину какой пирамиды ты взбираешься или тебя туда швыряет жизнь (что тоже бывает, хотя редко), но на вершине ты становишься другим человеком. Я не знаю, каким был Сулидзе раньше. Я успела быстро открыть Википедию, пока мы шли к проходной, и прочитать его официальную биографию: вряд ли он в бытность режиссером цирковых представлений так ходил, так смотрел, так по-хозяйски оценивал окружающих… Хотя… Кто знает. Может быть, он уже тогда чувствовал в себе гораздо больший потенциал. Вот ведь я, к примеру, не собираюсь работать в клубе методистом. Я же министром культуры России собираюсь быть…
Сулидзе окинул мгновенным взглядом нас с Ульяной, меня неприятно обдало холодом. На экране телевизора он выглядит значительно лучше… Я почувствовала сложный запах – что-то кисловатое. Гиперактивные люди очень часто имеют сильный природный запах, думаю, это один из древних способов заявить о себе. Вот идет впереди вожак, и он сильно пахнет… Все сразу ясно. Враги принюхиваются и прячутся… Женщины скользят следом, бледными покорными тенями… Хотя я тут же вспомнила жену Сулидзе, Мирьям. Она даже фамилию свою оставила девичью, и активно занимается правами женщин, будучи в браке с Сулидзе. Может быть, ее заставил заняться этим ее личный опыт?
Мы поздоровались с ним, коротко представились, не могу сказать, что Сулидзе сделал над собой хоть малейшее усилие, он даже не кивнул. На Ульяну еще раз посмотрел. У него был постоянно приоткрыт рот, видны зубы и слегка подрагивала верхняя губа, на которой проступили капельки пота или измороси, я не поняла, но выглядело это устрашающе. Казалось, он сейчас издаст рык и вопьется в тебя острыми длинными клыками. На меня он не обращал внимания, наступил на ногу и как будто не заметил этого, когда входил в дверь корпуса 1-В.
По длинному коридору Сулидзе шел, сопя и тяжело дыша, я смотрела на его затылок, коротко-коротко стриженый, седой, и пыталась вспомнить, какого он года рождения, я ведь только что читала. Он чуть ли не ровесник моей бабушки, а ей шестьдесят шесть лет…
Сулидзе обернулся и посмотрел на меня белыми глазами, в которых не было ничего, кроме ярости. Кажется, мои мысли попали ему в голову… Я постаралась улыбнуться как можно милее. Политик вздернул выцветшие брови, но ничего не сказал.
Ульяна сжала мне локоть и почти беззвучно проговорила: «Надо его предупредить о том, что это съемка неофициальная, для интернет-канала… Помнишь?» Я пожала плечами. Помнить-то я помню, но как начать разговор с Сулидзе, я не представляю. Мы пропустили нужный момент и так ничего ему не сказали.
Зря Андреев беспокоился, что Сулидзе не понравятся его скромные интерьеры. Тот как будто вообще не обращал внимания на то, что его окружает, был в каком-то своем мире. Вошел, даже не огляделся, сразу цепко выхватил глазами самого Андреева, первым, посмеиваясь, протянул ему руку. Я знаю, что у Сулидзе такая манера – он постоянно посмеивается, причем глаза его остаются неподвижными, и это очень страшно.
Полгода назад я открыла для себя Андреева, почти случайно. Сначала время от времени читала его статьи и посты, потом увидела в студии на передаче, куда пригласили нашего декана. Я ничего не знала ни о Сулидзе, ни о противоречиях в левом движении, ни о том, что какое-то «левое» движение существует в России. Я и не думала о политике, практически ею не интересовалась. И сейчас меня меньше всего интересуют дрязги в политике, сиюминутные цирковые выступления – а именно это чаще всего и показывают на экране, и обсуждают в прессе. Но меня очень интересует новая и новейшая история, время, в котором мы живем, то, что происходит вокруг меня и почему. Я даже не понимаю, как я раньше жила и не думала обо всём об этом. И заставил меня взглянуть на всё по-другому именно он. Не просто многое переоценить, а открыть что-то в самой себе. Его мысли о жизни изменили меня саму.
Единственный человек, с которым можно поговорить на такие темы, – это Ульяна. Еще есть, конечно, моя бабушка, но у бабушки все немножко путается в голове, так мне кажется. Есть вопросы, по которым мы спорим до последнего, когда она говорит: «Всё!», закуривает и демонстративно отворачивается. Например, она не хочет отказываться от своих старых-старых претензий к советскому строю, хотя жизнь уже сто раз доказала ей, что она была не права, и все те ее претензии – ничто в сравнении с проблемами, которые пришли со сменой строя, с обрушившимся на страну капитализмом. Но бабушка и сегодняшнее время критикует, а глубинных причин не понимает. Она считает, что все зависит от хорошего или плохого человека. Хороший человек – всё у всех будет хорошо.
Вот придет в ее бывшую школу хороший директор и возьмет бабушку хотя бы факультатив вести. Ей шестьдесят шесть лет, но ведь не девяносто шесть! У нее отличная память, она может стоять по несколько часов и не уставать, не ложиться грудью на стол, как делает молодая учительница, которую взяли вместо бабушки. Дети ту учительницу снимают – ее большую белую грудь, вываленную на стол с тетрадками – выкладывают фотографии в Сеть, и они неизменно имеют большой успех. Я показываю их бабушке, чтобы она успокоилась: молодая – еще не значит лучше. Потому что бабушку выгнали на пенсию в одночасье, без предупреждения. Сказали: «До свидос, дорогая Вера Тимофеевна! Идите домой, доживайте свой возраст счастья на кухне с тарелкой перловки, рюмкой корвалола и сигаретой!»
Свет был уже выставлен, Сулидзе уселся на стул гостя. Я обратила внимание, что два стула, предназначенные для съемки, были нормальные, не старые, не ободранные, скорей всего, Андреев привез их из дома или специально купил, вся остальная мебель в этой «студии» была просто рухлядью.
Ульяна вдруг подошла к Андрееву и что-то сказала ему на ухо.
– Да? – удивился Андреев.
– Конечно, – пожала плечами Ульяна.
– А у нас ничего нет.
– У меня пудра есть, – негромко сказала Ульяна. – Хотя бы так.
– А прическа как, нормально? – подмигнул Андреев и пригладил свои коротко стриженые волосы.
Сулидзе, видя, что Андреев о чем-то перешептывается с Ульяной, занервничал. От него вообще исходило нервное, тревожное, неспокойное поле. Хотелось стряхнуть что-то с себя, умыться и… уйти подальше от него.
Ульяна достала свою пудру, смело провела по лбу и носу Андреева. Она была ростом с него, если не выше. Значит, и я тоже окажусь вровень с ним. Андреев спокойно перенес маленькую косметическую процедуру – ему не привыкать, он же работает на телевидении. Почему только ему самому не пришло в голову, что он блестит в ярком свете софитов.
Сулидзе, когда к нему подошла Ульяна, дернулся, выкатил на нее глаза, но я видела, что Ульяна не поддается на эти его штучки и в глаза, явно обладающие гипнотическим свойством, не смотрит. Она слегка загримировала и политика тоже и отошла ко мне.
– Молодец, – шепнула я ей. – А то совсем самодеятельность какая-то получается.
Андреев укоризненно обернулся:
