Моя собственная мама, ежедневно оперирующий хирург, когда-то в молодости пролежала, отвернувшись к стене целую неделю, так, что бабушка ночью даже решила сделать ей потихоньку тонкой иглой укол глюкозы, как ей посоветовала всё та же Пипеткина. Бабушка боялась, что мама умрет от страдания и истощения. Укол бабушка толком сделать не смогла, мама проснулась, страшно испугалась – бабушка довольно сильно поранила ее иголкой, потому что никогда раньше уколов не делала.
Мой папа, которого я никогда не видела, «сплыл», по выражению мамы, еще до моего рождения. То есть мама лежала и ничего не ела неделю вместе со мной в животе. Бабушка еще из-за этого очень беспокоилась. Мама уже тогда была оперирующим хирургом – начинающим, успела после института и ординатуры год поработать. Но почему-то предательство папы ее страшно потрясло. Мама думала, что это любовь на всю жизнь, а он взял и ушел, без ссоры, безо всякой причины, не обернувшись, забыв, что мама беременна. Он и потом не пришел взглянуть на меня, когда я появилась на свет.
Бабушка, рассказывая мне это, комментировала, что человека потрясают такие вещи на физиологическом и некоем волновом уровне, в существование которого бабушка, атеистка, с годами стала верить. Любовь – это волна положительной энергии, а с предательством или смертью любимого человека – эта положительная энергия прекращается или преображается… и тебе – плохо, холодно, пусто, как в сыром темном подвале, куда тебя толкнули и заперли там неизвестно насколько.
Бабушка толком не знает природу и принцип действия этой волшебной энергии, но объяснить с рациональной точки зрения то, как страдала еще целый год мама, по-другому не может. Бабушка боялась, что я появлюсь на свет с отклонениями или, уже родившись здоровой, приобрету эти отклонения, потому что каждый день с молоком матери всасываю грусть и тоску.
А потом однажды у мамы это как рукой сняло. В год я сильно заболела. И еще заболела бабушка – чем-то другим. Меня отвезли в одну больницу, бабушку в другую. Маму ко мне не пустили, ей пришлось бросить меня кормить. Бабушке было очень плохо, никак не могли поставить диагноз. Мама носилась по всему городу – с улицы Фучека, где лежала бабушка, на 2-ю линию Васильевского острова, где была детская больница, куда поместили меня – и обратно, и снова к бабушке.
Неделю так она проездила, и тоска ее прошла. Все это, конечно, я знаю в интерпретации бабушки, которая всю жизнь преподавала русскую литературу в школе и знает наизусть кучу отрывков из русской прозы и поэзии, что очень влияет на все ее рассказы и истории.
Мама никогда ничего не говорила о той жизни и всей истории с моим папой. Фамилия у меня такая же, как у мамы, в графе «отец» – прочерк, что раньше доставляло мне массу неприятностей – как это подчеркивали в школе! То спрашивали, точно ли мне не нужна материальная помощь, ведь у меня в графе отец «прочерк», моей бедной маме тяжело! То предлагали за что-то не платить, ведь у меня в графе отец «прочерк», то почти насильно впихивали бесплатные путевки в ноябре и феврале в какие-то лагеря отдыха – ведь у меня в графе отец «прочерк»! Да даже если в июле! Это было невероятно обидно и стыдно.
Тем более что бабушка моего отца видела и очень хорошо знала, мама не «нагуляла» меня в полном смысле слова, они собирались пожениться, подали заявление в загс, как я понимаю, первый раз задолго до моего рождения – уточнять, существовала ли я к тому моменту в мамином животе или нет, я, понятное дело, никогда не решалась, а бабушка каждый раз говорит по-разному. Но их не поженили, потому что загс в тот день закрыли из-за разрыва трубы. Первые две или три пары с утра успели пожениться, и тут разорвалась труба, которую совсем недавно зачем-то замуровали в стену, хотя стенам уже двести лет, и им гораздо лучше было без горячей трубы. Все обрушилось – и стена, и потолок как раз того главного зала, где люди дают обещание любить друг друга всю жизнь. И мамина судьба тоже обрушилась в тот момент. Мама и тот, кто был моим отцом, вынуждены были уйти из зала – убежать, спасаясь от аварии. А во второй раз он уже в загс не пришел, хотя обещал и собирался. Возможно, у него прорвалась какая-то своя труба. И больше никто никогда его не видел.
Бабушка рассказала мне, что она его быстро разыскала, узнала, что с ним ничего не случилось, он жив и здоров, не в реанимации и не под следствием. Просто – больше никогда не пришел.
Думаю, что эта история повлияла на мое недоверчивое и ироническое отношение к мальчикам. Что не помешало мне влюбиться в женатого Андреева.
– Поломалась, стало быть, парадигма, – повторил он, глядя на Ульяну. – А у вас? – спросил он меня.
Я тоже остроумная и быстрая на язык. Но я не нашлась что сказать. Растерялась. От всей ситуации, оттого, что Ульяна вот так запросто с ним заговорила… Оттого, что на нас теперь смотрели, кроме Андреева и его музыкантов, еще несколько зрителей, подошедших поближе, как только они поняли, что сейчас будет что-то интересное, что представление продолжается… Кто-то уже фотографировал или снимал видео. Это же материал для их постов – поставят себе на страничку эксклюзивный материал. Андреев флиртует с двумя красивыми студентками… Или конфликтует – не поймешь…
Я лишь неопределенно улыбнулась в ответ. И вдруг заметила, как Андреев внимательно-внимательно на меня посмотрел. Узнал? Ведь только вчера он был у нас в Университете… Или это что-то другое?
Я развернулась и пошла прочь. Мы так с Ульяной не договаривались. Я очень не люблю подобных ситуаций. Не в такой дурацкой ситуации я бы хотела познакомиться с Андреевым. Но мы, собственно, и не познакомились. Подошли, сказали ему гадость, да и ушли. Если по сути.
Ульяна сразу же догнала меня.
– Ты что? – спросила она.
– А ты – что? Зачем ты к нему пошла?
– Ты могла бы и не идти за мной, – отрезала Ульяна.
Мы вместе дошли до метро, в любом случае нам было в разные стороны. Мы перекинулись еще буквально парой слов и разошлись.
На душе у меня весь оставшийся вечер и следующий день было странно. Толкалась, толкалась какая-то мысль, простая и не очень приятная, но я ее не пропускала. Нет. Я не буду говорить сама с собой по душам. Мне этот разговор неприятен. Я к нему не готова.
Был выходной, я решила поехать в Коломенское, куда давно собиралась. Я бы предпочла поехать не одна. Но наши с курса собрались в какой-то торговый центр и в результате прозаседали там целый день – я видела потом их переписку в нашей общей беседе. Они то сидели в каком-то кафе, то шатались по этажам, и снова ели, пили, болтали…
Меня угнетает особая атмосфера торговых центров, как каких-то анклавов, выстроенных в пустыне. Искусственный свет, кучи ненужных предметов, зазывные фотографии, плакаты… Люди думают, что это выстроено для них, чтобы им было веселее и теплее, а это все придумано и построено для того, чтобы заставить человека как можно больше купить. Наши дотрачиваются в торговых центрах до последней сотни и потом живут неделю до стипендии на сто рублей. Мальчики ходят есть к девочкам, припераются и не уходят до тех пор, пока те их не покормят. Девочки едят то, что им присылают из дома, варят каши и макароны, пустые, даже без масла, и зарекаются впредь ходить в торговые центры. Потом им родители переводят деньги, и они снова бегут в вожделенный мир, где вкусно пахнет специальными приправами, раздражающими рецепторы, где крутятся огромные сверкающие шары, свисающие с потолка, стоят стройные манекены, очень красиво наряженные, играет приятная музыка и где на каждом шагу – вкусная еда и вещи, вещи, вещи…
