– Мы все здесь, чтобы сделать качественный материал, – возразил Саша. – И сейчас нам нужно пойти и снять несколько обалденно профессиональных планов госпиталя для подводки, так, как только ты умеешь. Ок?
– Ладно, ладно, тебе виднее, товарищ, – пробурчал явно польщенный Джефф, расчехляя камеру. – Я надеюсь, это займет не больше часа, потому что я зверски хочу жрать! Пацан, ты остаешься за старшего, двигатель не глушить, кондиционер не выключать ни при каких условиях. Если что пропадет – отвечаешь головой! Ясно?
Аладдин нехотя кивнул и, проводив взглядом удаляющихся журналистов, достал из кармана смартфон и присел на корточки в тени «форда».
Ровно в такой же позе они его застали и когда вернулись обратно.
Мальчишка отказался от их предложения подвезти его до дома и, договорившись с ними о встрече на следующий день, скрылся в одном из переулков.
Глава четырнадцатая
Аладдин сидел на переднем сиденье рядом с Джеффом, показывал дорогу и болтал, не умолкая. Это могло бы раздражать, если бы парнишка требовал от слушателей реакции, но, к счастью, ему было совершенно плевать. Юный гид выдавал поток информации, как лента телетайпа – безадресно, да еще и переключаясь на арабский. Так что ирландец и русский спокойно думали о своем под ритмичную стрекотню. Калачев только периодически выныривал из размышлений, чтобы не пропустить что-нибудь полезное для материала, и снова отключался.
– В хранилище музея бронированную дверь недавно поставили, – оповещал по ходу дела Аладдин. – Туда свозят ценности со всей Сирии. Многое успели сохранить… Но и многое пропало безвозвратно – террористы взорвали. ДАИШ не любит, когда красиво.
Российский журналист хмыкнул. Мальчик так пафосно произнес «пропало безвозвратно», что сразу стало ясно – слова не его. Услышал где-то или прочел. Хотя умеет ли Аладдин читать, Александр сомневался.
Машина ехала по центру города. Здесь было гораздо меньше следов бомбардировок. Даже создавалось впечатление, что война прошла стороной. Иллюзия, мираж, но Калачеву было приятно смотреть на светлые фасады домов, витрины, отражающие солнце, уютные кофейни со столиками на улице. Благополучный город, куда приезжают туристы-толстосумы, чтобы прикоснуться к восточной экзотике.
А за несколько кварталов отсюда – разруха, постоянный ужас и смрад. Вот где диалектика жизни предстает во всей красе. Как в одном городе могут существовать два мира? Это не эфемерная загадка «русской души», а вполне ощутимая реальность. Ее можно пощупать, увидеть, даже попробовать на вкус, если смелости хватит…
Калачев поймал себя на том, что уже начал в голове составлять текст для подводки, и хмыкнул. Все-таки сказываются годы непрерывной тренировки. Профессиональная деформация прирожденного журналиста. В душе колыхнулась гордость за собственную профпригодность. А также и за бесстрашие. Он же не побоялся, приехал в Дамаск делать репортаж! И не важно, что не по собственному желанию, – теперь-то он здесь. После возвращения домой уже ни одна сволочь не сможет его обвинить в трусости и корысти. Головой ради материала рисковал? Рисковал. Так что всем заткнуться, смирно и смотреть с почтением!
Давайте, Гаяде-ханум, или как вас там, не подкачайте. Пусть интервью заставит трепетать черствые и заплывшие жиром сердца обывателей. Надо, чтобы материал получился огонь. Тогда никому не будет дела до прошлых провинностей журналиста. Как там говорится? Победителей не судят. Вот, это нам и нужно.
Внезапно в мысли Александра ворвался голос Аладдина:
– …пройдете между большими круглыми башнями. Такой вход был во дворце Каср аль-Хейр аль-Гарби. Это конструк… реконструкция.
От самого-то дворца одни руины остались. Но в музее есть его макет.
Калачев посмотрел туда, куда указывал палец мальчика. Никаких башен он не увидел – лишь высокую стену с узкими, как бойницы, окошками. Между дорогой и стеной высилась железная ограда.
Древности никогда не привлекали Александра. Какой смысл в старых черепках и обломках камня? Что в них интересного? Даже когда они с Татьяной выезжали за границу, журналист старался откосить от походов в музеи. Прокатывало, конечно, не всегда, но привить ему любовь к «наследию предков» так и не вышло. Из всех мавзолеев и пирамид Калачеву запомнился только ресторан на барже у одного из причалов Большого канала в Венеции. В ресторане проводились дегустации блюд семнадцатого века. Ну и вин, само собой разумеется. Эх, давно это было, будто в другой жизни…
Машина повернула, и Джефф затормозил перед невысокими коваными воротами. Над ними красовалась вывеска с арабской вязью и надписью латиницей: Museе National. За воротами виднелись небольшая лестница, какие-то фиолетовые цветы, буйно зеленеющие деревья, статуя. В общем, всё, как и в тысячах других музеев.
«Хотя Таня, наверное, не согласилась бы», – с неожиданной для себя грустью подумал Александр. Тьфу ты! С чего вдруг вспомнилась эта психованная душегубка?!
В расстройстве от собственных непрошеных мыслей, Калачев вышел из машины и громко хлопнул дверью. Аладдин и Джефф удивленно на него посмотрели, но промолчали.
– Идите за мной, – скомандовал мальчик-проводник и быстро пошел к воротам музея.
Свечерело, и время посещения давно кончилось. На территории музея было тихо и не видно ни одной живой души. Однако впечатление оказалось обманчивым. Аладдин жамкнул какую-то кнопку на колонне ограды, и через пару минут у калитки появился невысокий человек. Маленький гид что-то оживленно с ним пообсуждал, а затем махнул журналистам, мол, подходите. Ну наконец-то начнется хоть что-то интересное! Ожидание уже порядком достало.
Ирландец вытащил камеру, водрузил ее на плечо, подхватил левой рукой штатив и пошел за мальчишкой. Калачев заспешил следом: оставаться одному в арабских сумерках категорически не хотелось.
Делегация пересекла небольшой сквер с квадратным фонтаном и оказалась перед входом в музей. С двух сторон от двустворчатой двери высились круглые массивные башни. Видимо, именно о них рассказывал в машине Аладдин. Облупившаяся побелка на декоративных элементах, зубцы, выступы, маленькие окошки – казалось, переступи порог, и окажешься в сказке из «Тысячи и одной ночи».
Однако любоваться красотами не было времени. В дверях появилась Гаяде, поздоровалась на арабском и поманила журналистов за собой. Когда они вошли, она плотно закрыла двери, смущенно улыбнулась и повела гостей через небольшое фойе. Здесь все было заставлено рекламными щитами, стойками с проспектами на разных языках, на стенах висели большие фотографии музея и его территории.
Калачев удивился, что нет еще автоматов с кока-колой и попкорном. Попади репортер сюда при других обстоятельствах и случайно, он бы затруднился сказать, музей ли это и какой страны. Все выглядело напрочь современно и обычно. Даже слишком.
Гаяде повернула направо, и вся компания оказалась в большом зале. Вот здесь уже атмосфера полностью переменилась. На стендах под толстым стеклом покоились старинные украшения, оружие, предметы быта. С картин сурово взирали потускневшие от времени правители и военачальники. Между витринами висели изображения Дамаска в разные эпохи, стояли каменные статуи. Верхний свет в зале был зажжен только частично, так что экспозиция освещалась плохо. Но это придавало ей какой-то особый шарм.
