Значит, как ни странно это звучит, чтобы остаться в живых, она должна довести свое расследование до конца.
Вета никогда не замечала за собой такого упрямства. Или скорее это можно назвать целеустремленностью.
– Ведь вы говорили, что в нашем городе сохранились четыре экземпляра этой книги, – решительно проговорила она. – Значит, остались еще две. Какая у нас на очереди?
– Да, вы действительно удивительная женщина! – воскликнул Арсений то ли испуганно, то ли восхищенно. – Снимаю шляпу! Только как хотите, но на сегодня мне уже хватило приключений. Я должен принять душ, поесть, покормить своего попугая, а завтра с новыми силами мы продолжим поиски…
Только после этих слов Вета поняла, насколько она сама устала. Попрощавшись с Арсением и условившись о встрече на следующий день, она отправилась домой.
Свекровь отиралась, как обычно, в прихожей, но в этот раз не стояла в позе Наполеона, а мыла пол. Вете стало стыдно – обычно это была ее обязанность, а свекровь все же немолода, достаточно с нее и возни на кухне.
– Я домою, только переоденусь.
– Иди уж, – свекровь со стоном распрямилась, – надо мне привыкать самой обходиться.
– Да что вы такое говорите? – всерьез рассердилась Вета.
– Да ладно уж, чего комедию ломать, – вздохнула свекровь, – передо мной-то фасон не держи!
– Вы о чем, Антонина Павловна? – Вета даже отступила на шаг.
– Послушай… – Свекровь бросила тряпку и потопталась на месте, отведя глаза. Потом решительно подступила к Вете: – Мы же с тобой всегда ладили, так? Если я чего скажу в сердцах, не подумавши, так это ведь не со зла. Уж такой у меня характер. А что требую, чтобы к ужину вы вовремя приходили, так потому, что хочется хоть раз в день за столом всем вместе посидеть. А то торчишь тут в четырех стенах, одна как перст целыми днями – скоро выть начну на телевизор!
Вета молчала, пораженная не столько сутью, сколько тоном разговора. Свекровь говорила жалобным надтреснутым голосом, и Вета впервые заметила, какая она старая – все же семьдесят лет не шутка. Может, она заболела?
– Вы не волнуйтесь… – пробормотала Вета, – все хорошо. Я постараюсь вовремя к ужину приходить…
– Ты, что ли, не понимаешь, о чем я говорю? – Вот теперь перед Ветой была прежняя свекровь – заслуженный работник, ветеран завода, зам главного технолога.
«Потихоньку с катушек сходит, – решила Вета и попятилась к своей двери, – отсюда и агрессия, и перепады настроения. Надо Володе сказать».
Закрыв за собой дверь, она достала из своего тайника записную книжку, залезла с ногами на диван и, чтобы успокоиться, погрузилась в чтение.
Третий день атаман с ближними людьми пробирался по глухим лесам в верховьях реки Суры. Стрельцы воеводы князя Барятинского разбили большой отряд Степана Тимофеевича в открытом бою, захватили двадцать стругов, порубили сотни казаков и еще больше взяли в плен. Сам Степан едва смог вырваться с десятком верных людей. С ним ушли Васька Ус, преданная жена Алена Ватажница, старый казак Стырь, ходивший на турок еще с атамановым отцом, и еще несколько человек. Увязался за атаманом и немец-пушкарь Ван дер Роде, которого казаки называли для простоты Ванькой Родиным.
Молодой казак Сеня Косой нес за атаманом мешок с дорогой казной. За Сеней плелся синеглазый мальчонка лет пяти в потрепанном халате с облезлым золотым шитьем – маленький немой татарчонок, который всюду следовал за атаманом.
Вел ватагу старый эрзя по кличке Мосол, который хорошо знал здешние места.
Начало темнеть.
Мосол остановился, вглядываясь в чащу, и поднял руку:
– Тише, однако, батька! Шуметь нельзя!
– Ты чего, Мосол, раскомандовался? – вызверился на проводника Васька Ус. – Три дня по чащобе нас водишь, а никакого толку! Сдохнем мы в этом эрзянском лесу, непременно сдохнем! Либо с голоду помрем, либо в болоте увязнем!
– Уймись, Ус! – прикрикнул на казака Степан Тимофеевич. – Мосол здешний, он тутошние порядки знает…
– Знает… – проворчал Ус. – Нам о ночлеге подумать надо, а он все тащит куда-то. Скоро совсем стемнеет, забредем в болото…
Однако вскоре Ус замолчал, и в лесу воцарилась глухая, настороженная тишина. Не пели птицы, не трещали ветки, не шумел ветер в верхушках деревьев.
Прислушавшись к этой тишине, Мосол отвесил лесу глубокий поклон и что-то забормотал на своем непонятном языке. Затем замолчал, словно дожидаясь ответа. И, видно, дождался, повернулся к казакам и проговорил тихо, напуганно:
– Тише, однако, батька! Мы к керемети пришли. Кереметь – место святое, здесь шуметь нельзя, смеяться нельзя. Слушать надо, молчать надо. Если мы старым людям понравимся – они нам помогут!
– Что еще за кереметь такая? – снова заворчал Васька Ус, но под строгим взглядом атамана замолчал, да и сам почувствовал какую-то чужую, непонятную силу, правящую в этом лесу.
Мосол еще что-то сказал по-своему и пошел вперед.
Казаки, притихнув, последовали за ним.
Скоро они вышли на большую поляну.
Вокруг этой поляны ровным кругом стояли вековые темные ели, словно богатыри былых времен, собравшиеся в круг, чтобы обсудить свои неспешные дела.
Посреди поляны стояло огромное сухое дерево, к стволу которого на высоте человеческого роста прилепилась малая избушка или, скорее, лачуга, укрепленная на деревянной платформе. По углам этой лачуги стояли колья с насаженными на них человеческими черепами. На самом верху крыши из дерева вырезано было страшное чудище с торчащими из пасти длинными клыками, с тремя глазами во лбу и одним кривым рогом.
– Что за страсть басурманская? – пробормотал Ус и перекрестился.
– Тише, Васька! – прикрикнул на него атаман, видать, и сам почувствовавший себя неуютно. – Верно, это их святилище эрзянское…
И впрямь, все на этой поляне было проникнуто какой-то незнакомой, страшной силой.
Мосол снова что-то проговорил по-своему, и из подвесной лачуги выполз древний старик с длинными белыми волосами, свисающими до пояса, с белыми слепыми глазами, уставленными в небо. Одет был старик в звериные шкуры, в руке его был кривой суковатый посох.
– Здравствуй, батька! – проговорил Мосол, на сей раз по-русски. – Здравствуй, старый человек! Пришли мы к тебе помощи просить, помощи и приюта. Не прогони нас, батька, мы пришли с добрым лицом и открытым сердцем…
Слепой старик подполз к краю платформы, опустил незрячие глаза и ответил тоже по-русски:
– Кереметь путникам никогда не отказывает, никогда их не прогоняет. Такой закон, сынок, ты его знаешь. Хоть и не у всех вас сердце открыто, но кереметь вас примет.
