Но Марусе нужно предварительно перезвонить, просто так к ней завалиться нельзя — будет хуже. Маруся — это такой типа мостик с внешним миром, собственно, от неё я впервые в жизни узнал, что такси, оказывается, можно пользоваться не только когда опаздываешь на вокзал, или когда тебя пьяного довозят домой — а просто так. Вот просто ты выходишь из дома и нужно куда-то доехать, и вот берёшь себе такси. И что парадоксальней всего — платишь в конце путешествия таксисту бабки — раньше я не знал, что так тоже можно, она мне показала это первой. И это при том, что она даже младше всех нас. Ей всего лишь лет 16. Там такая история — её папа с Кавказа, он — я не знаю — то ли грузин, то ли азер, по-моему, всё-таки грузин, я в этом не разбираюсь, одно слово, он генерал, настоящий генерал со своим количеством пушечного мяса в казармах и самолётов в ангарах, первую половину своей трудной офицерской жизни он кочевал по Союзу, оберегая, я так понимаю, мирное небо нашей Отчизны, последние лет 10 завис в Харькове, с женой расстался, их единственная дочь подросла и послала их обоих, генерал купил ей прикольную двухкомнатную квартиру в крутом доме на площади, с видом на муниципалитет, правда на последнем этаже, под самой башней, на что-то более приземлённое у него не хватило то ли бабок, то ли ракет на продажу, но это всё равно было круто, Маруся училась в крутой школе, имела кучу бабок, чуть не родила год назад, в свои 15, папа-генерал едва уговорил её сделать аборт, подарил ей за это жигуль, Маруся чудом легко согласилась — аборт сделала, жигуль расхуячила и дальше жила себе своей жизнью, которую она, с врождённой кавказской мудростью и жизнерадостностью, вовремя разделила на красивое и полезное — красивым в этом случае была крутая школа, двухкомнатная квартира, и расхуяченный жигуль, а полезным — весь тот мусор и вся та ерунда, с которой она имела дело в свободное от учёбы время — Маруся знала Сашу Чернецкого, ходила на панк-концерты, жрала таблетки, курила драп, пила портвейн, правда, без зависимости, то есть с утра благополучно выблёвывала остатки плохого алкоголя и шла учить Лобачевского или кого они там в школах учат. Паранойя, одним слово, типичная паранойя, за это мы её и любили. К ней время от времени можно было завалиться, предварительно перезвонив и назвавшись — она нас не всех помнила, хотя спала со всеми, для неё это был не секс, для неё это было что-то значительно интереснее, я не знаю что. Мы напивались в её понтовой квартире, кричали на её балконе с видом на муниципалитет, смотрели её видео, а потом засыпали в её кровати, иногда даже без неё. Мне в этом случае даже не столько секс нравился, сколько сама возможность проснуться хотя бы с кем-то, не один на один со своим похмельем и своими кровавыми сновидениями, просыпаться с кем-то — это всегда прикольнее, даже если это Маруся, которая не помнит, как тебя зовут и что ты с ней вчера делал. Она чрезвычайно равнодушно к нам всем относится, вернее, она каждый раз ставит нас на место, она всегда будто бы говорит — то, что вы все меня вчера имели, значит только то, что сейчас вы заберёте вместе с собой все свои зарыганные шмотки, всю пустую тару, весь свой каннабис, весь свой геморрой, все своё говно и свалите отсюда в свою канализацию, а я — Маруся — останусь здесь, сделаю себе молочный коктейль и буду смотреть на утренний муниципалитет, к которому вот-вот начнут съезжаться всякие депутаты или просто случайные ублюдки, и это каждый раз срабатывало — по крайней мере меня это убивало каждый раз, без вариантов, я понимал про себя всё, чего мне про меня в своё время не сказали родители, не сказали неизвестно почему, возможно, им меня было просто жаль.
Так или иначе, но без звонка к ней приходит просто не стоит, можно нарваться на старого генерала, хоть я его, честно говоря, в глаза никогда не видел, Маруся как-то всё это разводила, она любила себя и свою жизнь и, очевидно, не хотела, чтобы в её бульоне плавали лишние мухи, кроме того, старик, наверное, и сам подозревал, что его любимая дочка-Маруся не всегда придерживается внутреннего гарнизонного распорядка, потому, желая проведать ребёнка, тоже всегда предварительно звонил ей, такие уж у них на Кавказе обычаи, тогда она выбрасывала за окно всех своих случайных гостей, заставляла их забирать вместе с собой пустую тару и недорезанную варёную колбасу, высыпала через форточку бычки, выбрасывала в мусорку бульбуляторы, ссыпала крошки в унитаз, одним словом — сворачивала декорации и возвращалась к нормальной жизни, в которой был папа-генерал, вооружённые силы республики, регулярное питание, спортивные залы, теннисные корты, нормальные знакомые, высшее образование, хорошая музыка, имеется в виду — живая хорошая музыка, не в записях, хотя и хорошие записи тоже — короче, весь тот минимальный набор протезов и искусственных челюстей для более удобного передвижения по этой жизни, которыми тебя одаривает система, в случае если ты согласишься переписать в завещании на её имя собственные почки, лёгкие, половые органы и душу. Она все эти протезы имела, поэтому могла себе позволить выделываться и время от времени достаточно-таки глубоко погружаться в канализационные люки общества, залетать на пару суток на обратную сторону луны, которая, к тому же, находилась всё время не так уж и далеко отсюда — побыть там какое-то время на траве и портвейне, приобщиться хотя бы временно к Великой Нервной Системе, Рваной и Залатанной Кровеносной Сети Любви, погрузиться с головой в потоки лимфы, дерьма и спермы, на самом дне которых, как кое-кто думает, и находятся самые массивные и удивительные куски счастья, хотя на самом деле там ничего нет, это уж я вам точно говорю.
06.00
Поэтому мы ей обязательно позвонили бы, если бы было откуда, но выходит так, что ближайший телефон находится на кпп, где нас ожидают охранники с ятаганами и огнемётами, с ручными гранатами и противопехотными минами, заботливо закопанными на заводских клумбах, одно слово — я бы туда не шёл, особенно имея при себе усатого Молотова, лучше в другой раз, как-нибудь, когда всё наладится, мы лучше сейчас соберём всё, что нам нужно — говорим мы между собой и собираем всё бухло и остатки драпа, Вася даже брошюры берёт с подоконника — и вылезем через забор. Я ещё говорю, может, — говорю, — записку Карбюратору оставим, чтобы знал где нас найти, но Вася скептически произносит, что это будет записка не Карбюратору, а прокурору, поэтому, действительно — для чего нам лишние хлопоты, раз уже так случилось, то нужно достойно выйти из этих обстоятельств, иначе и быть не может. Чапай дальше переворачивается в кровати вокруг собственной оси, так будто кто-то его во сне раскручивает, будто какой-то маховик, желая запустить в действие что-то очень важное для этого мира, но оно всё никак не запускается, крути этим маховиком не крути, всё равно ничего не выйдет, лишь это измученное и больное тело будет болеть, как осколок, всаженный дьявольскими артиллеристами в задницу марксизму-ленинизму и оставленный там на память про ещё одну утраченную душу.
06.15
Мы пересекаем утренний частный сектор, выходим на ту самую площадь перед цирком, я тащу усатого Молотова, Собака тащит бухло, брагу мы конечно не сцеживали, но свои, честно вырванные у дяди Роберта три коньяка, мы оставили при себе, а Вася идёт просто так, ему хуже всех, во всяком случае он так говорит и у нас нет причин, чтобы ему не верить. Нам тут только перебежать через мост, свернуть к церкви, проползти несколько кварталов и выйти на площадь, там ещё раз перебежать улицу и заскочить в подъезд дома с башней, и если нам повезёт и нас никто не остановит, жизнь благополучно продлится ещё на несколько часов, до обеда — точно.
