15.15
Спустя каких-то минут пять ворота скрипят и появляется голова дилера. Юрик не похож на цыгана, во всяком случае я себе цыган другими представлял, я, конечно, не ожидал, что выйдет чувак в красной рубашке в крупную горошину и с фанерной гитарой в руках, ну, но что-то же нам в школе про цыган рассказывали, или как, а тут выходит какой-то худой альбинос в сером поношенном костюме и с бельмом на левом глазу, недоверчиво нас осматривает, они что-то с Чапаем начинают шептаться, присматриваться, едва не обнюхивать друг друга, наконец дилер машет нам рукой, и мы идём за ним. Мне интересно, что может быть за бойницами — пушки, алебарды, пыточное снаряжение, но всё спокойно, во дворе стоит небольшой сарайчик из белого кирпича, возле крыльца собачья будка, тоже из белого кирпича, в будке лежат куры, одна залезла на будку и стоит там, о — куры, — думаю я, — собственно это и всё, что я думаю, и мы заходим в дом. В комнате стоит стол и больше нет ничего. Стены голые, на одной, правда, висит дорогой ковёр, прихуяченный по краям гвоздями, гвозди хорошо видно, ничего так — нормальные, хорошие гвозди. Юрик говорит нам подождать здесь и, поблёскивая бельмом, выходит в соседнюю комнату, Чапай почему-то нервничает, хотя показывает нам, что всё в порядке, сейчас возьмём, я рассматриваю гвозди в ковре и вдруг вижу на подоконнике большую рыбу, даже не знаю, что за рыба, я их никогда не мог различить, ну там, рыбы, жабы — и всё, форточка открыта и вокруг рыбы летает несколько пчёл, лениво кружат, где они только взялись по такой погоде, сонные и совсем не агрессивные, хотя, может, именно так и должно быть. Садятся на рыбье тело, ползают по нему, я подхожу ближе, пробую перевернуть покойницу и сразу же отдёргиваю руку — рыба изнутри просто выжрана этими хищниками, их там целый рой, когда я коснулся рыбы, они вылетают оттуда и крутятся над тушей, но быстро успокаиваются и снова залетают внутрь, какая гадость, думаю я, мёртвая рыба, мёртвая цыганская рыба, выжранная изнутри, какой ужас.
Заходит Юрик со свёртком драпа, видит меня возле рыбы и тоже не может от неё оторваться, пчёлы снова заползают внутрь, и есть в этом что-то настолько жуткое, что мы все смотрим и не можем отвести от этой чёртовой рыбы взгляда — и я, и Вася, и Чапай, и Юрик, и даже Иисус на его распятии, которое выбивается из-под его рубашки, пристально-пристально смотрит на выжранную пчёлами цыганскую рыбу, и даже отвернуться не может. Юрик наконец кладёт свёрток на стол, и мы начинаем его нюхать, щупать, смотреть на свет, короче, всем своим видом показываем, что нам известно, как выглядит хороший драп и что нас не наебёшь, будь ты хоть трижды цыганом и бывшим завклуба, мы тебя видим насквозь и драп твой видим насквозь, хотя на самом деле нихрена мы не видим, Вася достаёт пачку денег, отсчитывает, Юрик сверлит его своим бельмом, Иисус смотрит пристально-пристально, Юрик ворчит, что будут проблемы с рублями, это же по курсу нужно считать,неизвестно, что там с баксом, с баксом всё нормально, — произносит Вася, — бакс стоит, хуй у тебя стоит, — говорит ему Юрик, но деньги берёт и выводит нас на улицу, я ещё слышу, как пчёлы тихо перебирают лапками в рыбьем брюхе, хотя, может, это мне только кажется.
На улице Юрик холодно с нами прощается, мы проходим с десяток метров, Юрик и дальше стоит на воротах, не заходя во двор, и тут наконец Чапай выдаёт, он вдруг останавливается, постойте, говорит нам, можем его взять на понт, ты что, говорю я, для чего? он всё равно там один, вы же видели, ничего не сделает, перестань, пугается Вася, пойдём отсюда, всё же нормально, да ладно, говорит Чапай, не ссыте, сейчас я его разведу, он достает свёрток с драпом, что-то там в нём ковыряет, так будто проверяет, суёт назад в карман, поворачивается и идёт к Юрику, за пару метров от него останавливается и кричит:
— А драп-то у тебя — говно!
Ой блядь, — думаю я, — блядь.
— Говно! — повторяет Чапай увереннее.
И тут Юрик внезапно срывается с места и исчезает во дворе, мы не знаем что делать, ну, то есть мы с Васей Коммунистом, только не Чапай, тот, похоже, в курсе, чего ему ожидать, видно, он уже не впервые так берёт на понт своего дилера, потому он быстро поворачивается и кричит нам валим отсюда, и мы действительно валим и, стоит сказать, не зря, потому что ворота за нами снова открываются и оттуда выпрыгивает Юрик с берданкой, и из глаз его сыпятся искры, даже из того, что ч бельмом — тоже сыпятся, хоть и не так сильно, мы бежим, нам главное дотянуть до угла, а там уже цивилизация, трамваи, метро, такие-сякие нормальные отношения между людьми, вместо этого за нашими спинами Юрик с берданкой и его средневековый замок с курами и пчёлами-киллерами, нам есть от чего бежать и мы выкладываемся, Васе хуже — он без ремня, держится руками за джинсы, чтобы не потерять их, Юрик тем временем взводит курки и палит в небо над нашими головами, раз, потом второй, в нас он, слава богу, даже не целится, а то ещё неизвестно, чем бы всё закончилось, он палит в небо и весело смеётся, я это достаточно хорошо слышу, уже поворачивая за белый кирпичный угол, нам в лицо ударяет свежий летний ветер, вздымая в воздух бумажный мусор, пыль и перья, и эти перья крутятся над нашими головами, потому я даже не знаю, кому они принадлежат — птицам из кирпичного дворца или только что подстреленным ангелам, которые прилетели вот к Юрику, скажем, чтобы облегчить его средневековое одиночество, а он, дебил, отогнал их белоснежную дружественную стаю назад в дождевое небо и остался один — остался и стоит себе там — среди пустого цыганского мегаполиса, одинокий-одинокий дилер, обманутый судьбой продавец радости, которому не с кем даже поговорить, лишь Иисус на его распятии грустно шатается — слева направо, справа налево, слева направо.
17.00–20.00
— Вы в этом просто не разбираетесь. Вы просто говорите марксизм-марксизм и не понимаете о чём это.
— Ну, да, один ты у нас всё понимаешь.
— Причём здесь я. Речь не обо мне. Вот вы говорите марксизм. На самом деле марксизм побеждает, понимаете?
— Ну, конечно. И где же он побеждает?
— Марксизм побеждает нигде. Он побеждает в принципе.
— Ну, да.
— Сила марксизма в его самодостаточности. Скажем, Троцкий.
— Троцкий — жид.
— Да. Вы знаете для чего Троцкий приехал в Мексику?
— По-моему, ему Коба дал трындюлей.
— Коба тоже жид.
— Коба?
— Да. И Ильич тоже.
— Ильич — казах.
— Татарин.
— Казах.
— Какая разница?
— У казахов нет письменности.
— А у татар?
— И у татар тоже нет.
— Нет, Коба не жид. Коба — русский. У него фамилия русская — Сталин.
— Это не его фамилия.
— А чья?
— Это фамилия его сына. Вася Сталин. Он был футболистом.
— Ага, а Троцкий — баскетболистом. Трудовые резервы.
— При чём здесь Троцкий, — произносит Чапай знакомую уже мне фразу, сидя на табурете и раскуривая папиросу. — Троцкий здесь ни при чём. Ты, — обращается он к Васе, передавая ему папиросу, — должен бы это понимать. Они, — выдыхает он дым в нашу сторону, — этого никогда не поймут, они заражены бациллами капитала, но ты, — забирает он у Васи папиросу, ещё раз затягивается и возвращает папиросу Васе, — должен бы это понимать. Ты знаешь про теорию перманентного похуизма?
