Несколько последних десятилетий психофармакологи систематизировали техники изменения сознания у животных в дикой природе, и у них накопилось немало интересного материала
[210]. Собаки ловят кайф, облизывая жаб; лошади сходят с ума от астрагала; козы пожирают галлюциногенные грибы; птицы клюют зерна конопли; коты наслаждаются кошачьей мятой; валлаби опустошают маковые поля; северные олени балуют себя мухоморами; павианы предпочитают ибогу; овцы приходят в восторг от галлюциногенных лишайников; а слоны пьянеют от перебродивших фруктов (кроме того, известно, что они иногда забредают на пивоварни).
Такое поведение среди животных довольно часто, и исследователи в конце концов пришли к выводу, который сформулировал в своей книге Intoxication («Интоксикация») психофармаколог из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Рональд Сигель: «…Поиск и употребление наркотиков — биологически нормальное поведение. В некотором смысле погоня за опьяняющими веществами скорее правило, чем исключение [среди животных]». Это привело Сигеля к неоднозначному заключению: «Погоня за наркотическим опьянением — ключевая мотивационная сила живых организмов»
[211].
Стремление выйти за пределы собственного сознания работает как «четвертая сила», определяющая поведение организма, столь же мощная, как и первые три — потребность в еде, воде и сексе. Гораздо сложнее ответить на вопрос «почему?». Интоксикация у животных, как и у людей, далеко не всегда оказывается лучшей стратегией выживания. «Тушки одурманенных птиц усеивают скоростные магистрали. Коты расплачиваются за пристрастие к опьяняющим растениям повреждением мозга. Коровы, отравленные травой, рискуют умереть… Дезориентированные обезьяны игнорируют потомство и пренебрегают безопасной территорией стаи. Люди ничуть не лучше»
[212].
Если изменяющие сознание вещества столь опасны, почему многие виды животных идут на такой риск? Если цель эволюции — выживание и размножение, то поведение, угрожающее ее достижению, как правило, со временем корректируется. Но тот факт, что употребление наркотиков в джунглях Амазонки так же распространено, как и на улицах Лос-Анджелеса, заставляет предположить, что оно служит какой-то полезной эволюционной цели. Исследователи какое-то время обдумывали этот вопрос и пришли к выводу, что опьянение действительно играет важную эволюционную роль: оно подавляет шаблонное поведение.
В природе животные часто погрязают в рутине, то есть повторяют одни и те же действия с уменьшающейся отдачей. Но прервать такое поведение нелегко. «Принцип сохранения рьяно защищает установившиеся схемы и модели, но модификация (поиск новых путей) требует инструментов, способных ему противостоять (хотя бы в отдельные моменты), — пишет итальянский этноботаник Джорджо Саморини в книге Animals and Psychedelics («Животные и психоделики»). — Я считаю, что поиск и употребление наркотических веществ как животными, так и людьми имеет непосредственное отношение к механизму подавления устоявшегося поведения»
[213].
Оперируя современными терминами, Сигель и Саморини утверждают, что животные употребляют психотропные растения, поскольку те стимулируют латеральное мышление или помогают решать проблемы с помощью косвенных, творческих подходов. Латеральное мышление включает интуитивные скачки между идеями. Это и есть взгляд снаружи банки, и он гораздо результативнее, чем итеративные улучшения, но его труднее реализовать в нормальном состоянии сознания. С нашим стоящим на страже эго сумасшедшие идеи и безумные замыслы отфильтровываются задолго до того, как успевают принести хоть какую-то пользу. Но опьянение снимает эти ограничения.
В книге The Botany of Desire («Ботаника желания») Майкл Поллан доказывает, что коэволюция (параллельное развитие двух видов, часто не подозревающих об этом, но продвигающих интересы друг друга) также касается людей и одурманивающих растений. В обмен на помощь изменяющие сознание растения распространяются, вытесняют другие виды и при этом вырабатывают еще больше психоактивных свойств для нашего удовольствия. «Растения — объясняет Поллан в своей недавно вышедшей работе, — эволюционировали таким образом, чтобы удовлетворять наши желания. Взамен мы расширяем их среду обитания и разносим их семена по всему миру. Именно это я называю ботаникой желания. Наше стремление… к одурманиванию и измененному состоянию сознания — мощная сила в естественной истории»
[214].
Однако существует несколько ограничений, которые долгое время контролировали эту коэволюционную силу. Первое — география. Слоны стали пьяницами, а не наркоманами, потому что кока растет в Андах, а не в Африке. Павианы никогда не пробовали лишайники в арктической тундре и кайфуют от ибоги. Дельфины экспериментируют со смертельно ядовитой рыбой, потому что им негде добыть спиртное. Даже люди зависят от географии. До начала эпохи глобальной торговли и кругосветных путешествий они употребляли вещества, произраставшие вокруг.
Второе ограничение — культура. Антропологи обнаружили, что как только местный галлюциноген становится традицией, люди начинают испытывать недоверие к импорту. «Любопытно, что большинство культур, — объясняет Поллан, — выбирают для этой цели одно-два растения и предают проклятию все прочие. Они фетишизируют одно растение и накладывают табу на все остальные»
[215].
Это объясняет, почему францисканские священники, прибывшие в Мексику
[216] и обнаружившие, что кактус пейот — ключевой предмет местной религии, объявили растение вне закона, заменив его ритуальным вином, несмотря на катастрофические последствия такой замены для местных жителей из-за отсутствия в их организмах фермента для метаболизма этанола. В США, напротив, в 1920-х годах в соответствии с сухим законом было запрещено выращивание яблок
[217], поскольку их перерабатывали в крепкий сидр, зато настойки опиума и марихуаны свободно продавались в любой аптеке.
