– Ы-ы-ы!
Одно из двух – или Бернар был действительно дурковат, или же играл свою роль с потрясающей гениальностью.
– Ну, молодец. Давай нах хаузе, – Буров и шевалье быстренько погрузились в карету, а спустя мгновения – в здоровый, без сновидений сон. Заслужили.
Проснулись они уже дома, на дворе усадьбы. Никто их не встречал, все было тихо. Хозяйство маркиза де Сальмоньяка спало.
– Как насчет ветчины? Под бургундское? – поинтересовался Буров, шевалье кивнул, и они знакомой дорожкой зарулили на кухню, где, правда, не задержались – усталость брала свое. Хрен с ними, с окороками, паштетами и салатами. Спать, спать, спать. Однако отдохнуть, как следует, Бурову было некогда. Покемарив, не раздеваясь, пару часиков, он проснулся, встал, взял кое-какой инструментарий и бесшумно, словно кот, выскользнул в коридор. С ночной, блин, инспекцией. В комнате Лауры все было тихо – изменщица рыжая где-то шлялась, а вот братец-адвокатец уже изволил прибыть и почивал себе, легонько похрапывая. Очень трогательно и невинно.
“Я тебе устрою, падла, тихий час”, – Буров с минуту покопался с замком, прислушался, без стука вошел и плотно прикрыл дверь. Посмотрел по сторонам, приблизился к кровати и от всей души выдал братцу интенсивный наркоз. Пришел тот в себя уже на столе. В чем мама родила, на спине, с верхними и нижними конечностями, крепко принайтовленными к ножкам. С собственным шелковым чулком, плотно забитым в рот. В полнейшем конфузе. Рядом стоял голый по пояс Буров, задумчиво перебирал металлические предметы, и в голосе его тоже слышалась сталь.
– Слушай внимательно, повторять не буду. Если ты решишь играть в молчанку и умереть героем, ты им и умрешь. Чрезвычайно мучительно. Если все же ты захочешь поговорить, кивни. Тогда, может быть, умрешь быстро. Считаю до трех. Раз… – Он взял зловещую, на манер бурава, железяку, взвесил в руке и дотронулся ею до мужской гордости Луи. Примерился, и острое, бороздчатое жало стало медленно вворачиваться внутрь. – Два…
Считать до трех не понадобилось, средний братец кивнул.
– Сообразительный, – Буров вытащил бурав, затем кляп и ласково спросил: – Маркиз с тобой?
– А ты ведь мне сразу не понравился, – Луи брезгливо сплюнул и, надо отдать ему должное, хоть и криво, но ухмыльнулся. – Не дергайся. Ни маркиз, ни сучка твоя рыжая нам не нужны. Потому как примитивы. Воображения ноль.
– “Нам” – это кому? – Бурову сделалось занятно, он убрал окровавленную железяку с живота пациента. – Нельзя ли поподробнее?
– Поподробнее долго. А в двух словах, – братец облизнулся, снова сплюнул, и в голосе его зазвучали патетические нотки: – “Нам” – это посвященным в истину. Гекам Адонаи! <Месть Адонаи!>Ордо аб хаос! <От хаоса к порядку. Данные выражения являются неотъемлемой частью посвящения масонов высших званий.>Тебе самому не надоел еще этот грязный, вонючий мир?
– Давай все же вопросы буду задавать я, – попросил Буров и подкрепил свою просьбу легким, вроде бы совсем не сильным тычком. – Пли-из!
Это было куда хуже железяки, адвокат судорожно выгнулся, из прокушенной губы его побежала кровь. Но не закричал. Молодец.
– Ну все, все, давай дальше, – успокоил его Буров, благожелательно кивнул и похлопал по цыплячьей груди. – Фургон, гадюка, болт с иглой – твоя работа?
– Болт – да, – Луи с хрипом перевел дыхание, тронул языком прокушенную губу, причмокнул с сожалением. – Со всем остальным не ко мне. А ты везучий.
Воль, горечь, ненависть, презрение светились в его глазах. Все, что угодно, кроме страха.
– На том стоим, – Буров усмехнулся. – Слушай, а этого, в пещере, вы за что? Ну, того, голого, у столба?
– Господи, ну конечно же там был ты! – прошептал Луи, застонал, словно от боли, и неожиданно расхохотался: – Ну и пострел – везде поспел. Погубит как-нибудь тебя любопытство, ох, погубит. А того, у колонны… За дело. Вернее, за отсутствие дел. Пошел к дьяволу на колбасу…
– Ладно, и еще вопрос к тебе, – Буров вдруг почувствовал, что он безумно устал, засыпает стоя, и решил закругляться. – Что это все так носятся с предстоящим затмением? Ожидается светопреставление? Пришествие антихриста? Или явление Христа народу? Ты, случаем, не знаешь?
– А вот этого я тебе не скажу. Ни за что не скажу, – брат Луи отчаянно дернулся, словно испытывая на прочность веревки, бессильно застонал и вдруг закричал, страшно, пронзительно, исступленно, во всю силу прокуренных легких: – Не скажу!
Мгновенно на лицо ему опустилась ладонь, и каменный кулак впечатался в солнечное сплетение. А потом он все же разговорился, рассказал все – хрипя, судорожно корчась, задыхаясь от невыносимой боли, какую без специальной подготовки не вынести никому. Слишком хорошо знал Буров, как устроен человеческий организм. Куда ни ткни, везде больно. А уж если умеючи…
Наконец разговаривать стало не о чем. “Эх ты, дурашка. Нет бы сразу. Чтобы без мучительства”, – вздохнув, Буров пальцем поставил точку, внимательно осмотрелся, прибрал следы и, с сожалением чувствуя, что больше не заснет, отправился к себе. Да, больно уж бурная выдалась ночка, говорят, такое обилие впечатлений вредно. И кстати, что там покойный говорил интересного о Николе Фламеле?
В своих апартаментах он запер дверь, зажег в шандале все свечи и осторожно вытащил из-под дивана футлярчик с невзрачным камнем. Открыл, повернул к свету, осмотрел с пристрастием, присвистнул. Камень-то, оказывается, в оправе, сразу и не поймешь. Зубчики вросли внутрь, словно железо в воск. Намертво. “Интересная фигня”, – вытащив кристалл, Буров обнаружил, что к нему приделана цепочка из тяжелого блестящего металла, пару раз качнул им на манер маятника и, чтобы лучше было видно, поднес к огню. И от изумления едва не выронил из рук. Комнату наполнило разноцветное сияние, мгновение оно резало глаза, словно сполохи электросварки, потом побледнело, выцвело, превратилось в радужную карусель и наконец остановилось, разбросав в воздухе буквы, цифры, каббалистические знаки, не похожие ни на что письмена и символы. Объемные, переливающиеся, кажущиеся иллюзорными. Напоминающие фантастическую голограмму.
“Ни хрена себе цветомузычка!” – Буров восхищенно замер, затаил дыхание, закусив губу, все же отнял камень от огня, и мир сразу сделался прежним – блеклым, обыденным, преисполненным серого цвета. Сказка кончилась от одного движения руки. Да, чудеса. Просто ночь сюрпризов. И до утра, похоже, еще далеко… Убирая камень в футляр, Буров обнаружил пергамент – плотный, вырезанный в размер крышки прямоугольник из телячьей кожи. Этакую инструкцию по эксплуатации, написанную, вроде, по-испански. Врочем, наверняка не инструкцию.
Что-то как пить дать важное, не предназначенное для посторонних глаз. И ведь нет бы, сволочи, написать хотя бы по-французски… Чтобы не терзаться неизвестностью, а заодно не бодрствовать в одиночку, Буров решил наведаться к Мадлене – по-простому, по-товарищески, без заигрываний и пряников. Баба она нормальная, поймет. Опять-таки языками владеет. Странно, но Мадлена тоже не спала. Стоило Бурову постучаться, сразу же отозвалась голосом отнюдь не сонным, а узнав, кому это приспичило, мгновение помолчала и обнадежила, вроде бы с усмешечкой:
