– Послушай, – произнесла Анна, – ты подумала о том, как придать оригинальности твоим моделям?
– Да, но ничего не приходит в голову, – ответила Мари. – Сначала я подумала о том, чтобы вышивать поверх изделия слова, но в этом нет ничего нового, многие так делают. Может быть, у вас есть какие-то идеи?
Камилла села на кровати.
– А что, если предложить клиентам список мотивов и рисунков, и пусть они сами выбирают, что бы хотели видеть на своих свитерах.
– Ты имеешь в виду вязаные изделия по индивидуальному заказу? Что же, это было бы неплохо, – ответила Мари. – Но какого рода рисунки им предложить?
– О, с этим сложностей не будет. Рисунки могут быть какими угодно: животные, цветы, современные мотивы. А ты сумеешь выполнить их шерстяными нитками?
– Разумеется, какие могут быть сомнения!
Камилла встала, проковыляла к письменному столу, взяла блокнот и вернулась под одеяло. Потом принялась что-то рисовать.
Под проворной рукой появились кошка, сердечко, сова, усы, зигзагообразный орнамент, и все это было выполнено в свойственном ей по-детски наивном стиле.
– Вот! Конечно, это только зарисовки, сделанные на скорую руку, но принцип, полагаю, ясен. Что ты об этом думаешь?
– Я в полном восторге! – воскликнула Мари. – Как я раньше об этом не догадалась. Ведь было очевидно, что твои рисунки окажутся превосходными. Я уже сейчас вижу шапочку с усами и пуловер с совой. Камилла, ты – гений!
Анна смотрела на них и улыбалась.
– Одобряю вашу идею… Думаю, что буду вашей первой клиенткой. Закажу себе объемную кофту с крыльями на спине. Мне пойдет, не правда ли?
Осталось только убедить Мюриэль. Три женщины провели вместе еще какое-то время, фантазируя, какие модели могла бы послать Мари в качестве теста, потом Камилла и Анна распрощались и вернулись, сопя и охая, в свои каюты.
Мари не спалось. Она вертелась с боку на бок, сдергивала одеяло, потом опять натягивала на себя, кашляла, массировала виски, старалась ни о чем не думать, но все напрасно. Мысли, цепляясь одна за другую, так и лезли ей в голову. Было больше полуночи, когда она встала и открыла застекленную дверь. На балконе свежий воздух и едва заметный плеск волн сразу же успокоили ее. Полная луна и звезды отражались в океане, и можно было подумать, что в подводном царстве кто-то зажег свет. Мари оперлась о перила и наслаждалась видом, раскинувшимся перед ней. Она не слышала шагов возле ее каюты. И, разумеется, не видела конверт, который кто-то сунул ей под дверь.
35
Было около полудня, когда Мари пробудилась от беспокойного сна. Последний раз она так поздно просыпалась, когда была подростком. Всю ночь лихорадка мешала ей заснуть, забивая голову множеством идей.
Проект создания вязаной одежды по индивидуальным заказам взбудоражил ее. У нее появилась масса задумок, которые не терпелось воплотить в жизнь. Между двумя приступами кашля она составила список вещей, которые пошлет на пробу Мюриэль: шапка с ушками в виде кошачьей головы, шарф с усами, вязаные наволочки на диванные подушки с единорогом, пуловер с совой, перчатки с орнаментом и платье для девочки с падающей звездой.
Из-за гриппа она вынуждена провести несколько дней в каюте, и это позволит ей быстро выполнить задуманное, чтобы выслать вещи на следующей остановке.
Но что ей больше всего мешало заснуть в эту ночь, так это отсутствие дочерей. Она не могла даже предположить, что будет так скучать по ним. Девочки уже взрослые, живут отдельно от нее; они ее поддержали, если не подтолкнули к тому, чтобы она уехала, и запретили ей им звонить. «Не желаем тебя слышать в течение трех месяцев, мамулечка, воспользуйся свободой». Но она с трудом выполняла их пожелание. Регулярно посылала по открытке каждой из них с новостями о себе. Это был единственный способ связи с ними. Она едва сдерживала себя, чтобы не позвонить дочкам, скучала по их шуткам, запаху, и было бы глупо упрекать ее в этом, ведь она уже целый месяц не видела их, а такого еще ни разу не было в ее жизни. Она не знала, как у них дела, как они переживают расставание родителей, хорошо ли они ладят с Родольфом, сдала ли Лили экзамен по вождению, оправилась ли Жюстина от своего последнего любовного удара, как они обходятся без нее. С момента отъезда ей удавалось не слишком корить себя. Но сегодня, ослабев от болезни, она спрашивала себя, что такое могло произойти в ее голове, чтобы она решилась расстаться со своими малышками на столь долгое время.
Мари долго потягивалась, пытаясь изгнать все эти мысли. Чашка горячего шоколада на балконе придаст ей сил. И в тот момент, когда она спустила ноги с кровати, она увидела конверт.
Она подняла его и тут же открыла. Внутри был белый листок бумаги, сложенный пополам и исписанный синими чернилами.
Мари!
Слушая эту песню, я думал о тебе. Мне кажется, что это одна из твоих любимых. И я надеюсь, ты уже лучше себя чувствуешь.
Все что угодно, но только не безразличие.
Я приму страдания
И согласен на страх,
Мне известны их последствия,
Но слезами не запугаешь меня.
Я приму, чего бы это ни стоило,
Привкус горя в радости,
Я приму и слезы и сомнения,
И пусть все несчастья свалятся мне на голову.
Всё, но только не безразличие,
Всё, кроме умирания времени
И однообразия бесцветных дней,
Похожих друг на друга.
Я готов узнать, что такое страдания,
Я почувствую боль ожогов и ран
За радость присутствия
И дыхание шепота.
Я узнаю холод фраз
И тепло ласковых слов.
Я клянусь, что не буду мудрым,
И мня не пугает прослыть дураком.
Всё, но только не безразличие,
Всё, кроме умирания времени
И однообразия бесцветных дней,
Похожих друг на друга.
Я бы отдал десять лет жизни
За один только взгляд
И все замки и дворцы на свете – за перрон вокзала
И за самое маленькое приключение.
Я бы поменял незыблемость уверенности
На возможность желать и ощущать желания.
Я бы поменял десятилетия медленного умирания
На мгновения настоящей жизни,
Я бы нашел ключи ко всем безумствам мира
И купил бы билеты на все путешествия,
Я бы уехал куда угодно, лишь бы поменять пейзаж.
Поменять годы отсутствия
И всё окрасить красками,
Все эти души, которые лгут
И улыбаются, как плачут.
В конце стояла подпись: Лоик.
Мари знала эти строки наизусть. Это действительно была одна из самых любимых ее песен. Годами она себе говорила, что могла бы сама написать каждую из этих строк. Как если бы Жан-Жак Гольдман, внимательно изучая ее ежедневную жизнь, облек в слова ее собственные эмоции и мысли.
