Камилла прошла в душевую и ополоснула лицо. Чтобы не наломать дров и не облажаться еще раз, она станет одной из тех вечно раздраженных и подозрительных женщин, которым сначала требуются доказательства, чтобы довериться человеку.
Она повязала на голову повязку, подкрасила губы. Подружки ждали ее за дверью. Сейчас она изольет им свою душу.
– Ну что, счастлива? – спросила Мари, едва сдерживая нетерпение.
– Не так чтобы очень. Кажется, я потеряла работу, – ответила она, закрывая за собой дверь каюты.
– Как это?
– Совершила глупость, которая не останется безнаказанной… Все это не так страшно, не хочу сейчас думать об этом. Не пойти ли нам выпить по стаканчику?
Женщины подошли к лифту. Они не видели, что за ними, прислонившись к стене, стоит высокий блондин не старше двадцати лет, не отрывая глаз от экрана своего телефона. Он был доволен: он наконец-то получил то, что хотел. Четкое фото крупным планом.
14
Мари раздражала соседка, хотя они даже ни разу не разговаривали.
Итальянка лет тридцати жила через стенку. Невысокая, с коротко стриженными, зачесанными назад светлыми волосами, с довольно длинным носом и вечно поджатыми губами, как будто она сосала дольку лимона. Обладая заурядной внешностью, эта дама всеми силами старалась привлечь к себе внимание. Ей нравилось чувствовать на себе чужие взгляды. Кроме того, она так громко разговаривала, что оглушала собеседников.
У Мари выработался ежедневный утренний ритуал. Едва встав, она готовила себе горячий шоколад, надевала шорты, шляпу и очки от солнца и садилась в шезлонг на балконе. И здесь, без книг, музыки и вязания, она уходила мыслями далеко-далеко, скользя взглядом по поверхности воды. Это были лучшие моменты дня, когда она могла побыть в одиночестве и когда ее мозг, еще не проснувшийся окончательно, не задавал неприятных вопросов. Но на протяжении нескольких дней этот ритуал систематически нарушался, так как ее соседка разыгрывала один и тот же спектакль.
Все начиналось вскоре после того, как Мари устраивалась на балконе. Если бы она была параноиком, она бы решила, что итальянка специально действует ей на нервы. Женщина выскакивала на балкон, о чем свидетельствовал ее резкий, дребезжащий голос. Видимо, она разговаривала по телефону, и, видимо, разговор был не из приятных. Мари ни слова не понимала из того, что она говорила, хотя говорила та громко. Даже слишком громко. И она постоянно двигала свой шезлонг. Можно было подумать, что она переезжает. В качестве исключительного события Мари могла бы смириться, но, судя по всему, это вошло у соседки в привычку. Она, наверное, не понимает, насколько шум мешает окружающим. Просто нужно дать ей это понять, и все встанет на свои места.
Мари поставила кружку на пол и наклонилась над перилами. Итальянка в сатиновом халате жестикулировала, приложив телефон к уху. Она подскочила на месте, когда увидела Мари.
– Простите, я не хотела вас напугать, и мне жаль, что приходится вас прерывать, но не могли бы вы говорить потише?
– Простите? – произнесла итальянка с легким акцентом.
Мари улыбнулась и сказала как можно вежливее:
– Не могли бы вы говорить тише, я…
Итальянка выключила телефон и скрестила руки на груди.
– С какой стати?
– Просто потому, что мне нравится завтракать в тишине, и…
– А мне нравится, чтобы посторонние не вмешивались в мои дела, тем более когда я в собственной каюте!
Мари как будто обухом ударили по голове. Она вернулась к себе и села на кровать. Да, люди, отправившиеся в эту кругосветку, к сожалению, далеки от совершенства. Неужели они не понимают, что не одни на этом свете? Мужчина с седыми волосами, теперь вот итальянка. Человеческие отношения стали невероятно сложными…
Живя в своем загородном доме в четырех стенах, Мари никогда не сталкивалась с подобными проблемами. Те немногие люди, с которыми ей приходилось контактировать, были: почтальон (в том случае, если на ее адрес поступали заказные письма), кассирша из супермаркета, продавщица шерсти по имени Маринетт и мадам Салим, ее соседка, жившая напротив. Более тесные отношения она поддерживала с Рашель и Росс, с Бри Ван де Кампом и персонажами телесериалов вроде Мередит Грей
[10]. С ними ей было легче общаться.
Мари взяла клубок шерсти и спицы. Что бы ей связать сегодня? Что-нибудь не очень простое, что мобилизовало бы ее мозг. Нужно успокоиться. Ей, конечно, хотелось выйти на балкон и посоветовать итальянке засунуть телефон в то место, которое для этого совсем не предназначено. Решено, она свяжет шапку буклированной вязкой. Вязка нудная, зато требует концентрации. В любом случае, никто не носит связанные ею вещи.
Вязать она начала, когда ждала возвращения близнецов домой, и с тех пор не могла отказать себе в этом удовольствии. Девочки лишь изредка могли надеть ее изделия, но в целом не скрывали скепсиса. Однако со временем вязание стало для Мари жизненно необходимым занятием. Вывязывать ряды, видеть, как вещь принимает форму, создавать новое – все это отвлекало от мрачных мыслей, успокаивало ее. Для нее это было терапией, и она не выпускала спицы из рук. А когда вещей набиралось много, она складывала их в картонную коробку и относила в приют.
Шапка была почти готова, когда в дверь постучали.
Арнольд, член экипажа, встретивший ее, когда она поднималась на борт лайнера.
– Здравствуйте, мадам Дешан, как дела? – спросил он с легким немецким акцентом.
– Да все хорошо. Слушаю вас.
– Я раздаю почту, которую мы вчера получили в Гренаде. Для вас есть письмо, – сказал он, протягивая конверт.
Мари нахмурила лоб.
– Вы уверены, что это для меня? За исключением моих дочерей, никто не знает, что я здесь…
– Может быть, это письмо от них, мадам Дешан?
Мари закрыла дверь и бросила взгляд на конверт. Адрес написан от руки. Это не дочери. Она прекрасно знала, чей это почерк. Это был почерк Родольфа.
15
Мари присоединилась к подругам, плескавшимся в бассейне. Она села с краю, опустив ноги в воду. Анна и Камилла стояли по грудь в воде, опершись локтями о бортик.
– Муж написал мне письмо, – пробормотала она.
Камилла чуть было не выскочила из воды, вне себя от удивления.
– Да ну? И что ему надо?
– Я еще не читала и вообще не уверена, что должна это делать. Я все обдумала и знаю, что ничего, кроме негатива, там не может быть.
– Почему? – спросила Анна.
– Есть два варианта. Если он в письме агрессивен, угрожает мне или хочет оскорбить, то это заставит поволноваться, вызовет раздражение. Если он безутешен и разбит, то я почувствую себя виноватой. В обоих случая день будет испорчен. А мне бы этого не хотелось. Тем более что стоит прекрасная погода и у меня нет никакого желания отравлять себе жизнь.
