– На хрен все, – заявляет Лавиния. – Я иду. Хочешь – пошли, хочешь – нет. Мне начхать.
Она выплевывает палочку от коктейля.
– Никому верить нельзя.
И отворачивается.
* * *
Жизнь всегда поворачивается к тебе различными сторонами.
Ты собираешь вещи и уезжаешь, залезаешь в потрепанный «Шевроле» или в фургон для переезда – не важно. Читаешь стихи у воды или куришь косяк на железнодорожном мосту, говоришь «Я люблю тебя» на холме в парке Хай-Лайн или посреди девонширских лесов.
В любом случае все одно и то же.
Наступает день, когда ты берешь ключи от однокомнатной квартирки рядом с железной дорогой в районе Бушуик и думаешь: «Сегодня, вот сегодня тот самый день, когда все начнет меняться». Тебе кажется, что ты больше никогда не увидишь Девоншир с его убогими одноэтажными торговыми центрами, железнодорожными путями и хмурыми приземистыми домиками. Ты распахиваешь настежь дверь, вытягиваешь руки и танцуешь на каждом пустующем сантиметре нового пространства с темными короткими волосами и закрытыми глазами. Когда ты их вновь открываешь, перед тобой стоит Виргил Брайс на длинных и тонких ногах и со скрещенными на груди руками, и он тебе говорит: «Не очень-то заводись, дорогая моя, кто знает, как долго ты сможешь здесь продержаться». И хотя вы спорили всю дорогу, хотя вы спорили шесть часов, пока ехали сюда, ты думаешь: «Нет-нет, на этот раз все по-другому, на этот раз я вырвалась вперед, я победила».
Даже когда он подходит к тебе совсем близко. Даже когда он проводит пальцами по твоим волосам.
Даже когда он говорит: «Просто не хочу, чтобы ты разочаровалась, когда мир не увидит того, что вижу я».
Бывают дни, когда ты ему не веришь, но не в глубине души. Бывают дни, когда веришь.
– Лавиния!
Луиза догоняет Лавинию уже в гримерке.
Она задыхается. Она липкая от чужого пота. Там стоит мужчина-трансвестит, прилаживающий себе накладные ресницы, который на них даже не смотрит.
– Лавиния, прошу тебя!
– Иди работай, Лулу. Я не хочу тебя подставлять.
– Все не так, как ты думаешь!
– Понимаю. И знаешь что? Я все понимаю. Я – это слишком. Во мне слишком много всего, с чем нужно считаться… – Лавиния проходит мимо балерины с пирсингом в сосках. – А ты… Луиза… ты, наверное, гребаная святая.
Лавиния доходит почти до самых кулис, и Луиза все думает, что кто-то их заметит или остановит, но все очень пьяны, а исполнители смотрятся в зеркала, вышибалы разнимают дерущихся, так что всем наплевать.
– Господи, Лулу, перестань за мной ходить!
Они минуют канаты, красный бархатный занавес, софиты и мешки с песком, и все пахнет гримировальными красками и сигаретным дымом.
Луиза даже не знает, почему она вообще идет за ней.
– Боже, да оставь ты меня в покое.
Лавиния входит в темно-красную дверь.
Луиза за ней.
– Господи… Хочешь посмотреть, как я писаю, да?
Они оказываются в отделанном зеркалами туалете, втиснутом между сценой и танцполом. Они там одни. Потолок расписан обнаженными дамами в стиле «ар-нуво». Там стоит обитая красным бархатом кушетка. На потолке люстра. Конечно же, люстра.
Луиза запирает дверь.
– Ты можешь меня хоть секунду послушать?
Во всех зеркалах смеется другая Лавиния.
– Ну, хорошо, – отвечает Лавиния.
Она задирает юбку.
И писает прямо перед Луизой.
– Я слушаю. Ты довольна?
Она хохочет.
– Теперь ты, блин, довольна?
Она подтирается и спускает воду.
– Говори.
– Прошу тебя. – У Луизы это очень хорошо получается. – Может, поговорим об этом?
– Отправляйся работать, Лулу. – Лавиния подходит к зеркалу. Она подкрашивает губы. – Видит Бог, деньги тебе нужны.
Луиза делает очень глубокий вдох.
Луиза очень спокойна.
– Прости меня, – тихо, но внятно произносит она. – Мне тебя не хватает. Все так странно складывается, я знаю, прости меня.
– Хочешь повышения? – Лавиния резко оборачивается, и все ее отражения в зеркалах – тоже. – За переработку?
Она усмехается. На зубах у нее помада.
– Одной карточки тебе недостаточно? Тебе еще и «Американ Экспресс» подавай? Господи… какая же я, по-твоему, дура, а?
К горлу Луизы подступает тошнота, а душа уходит в пятки, внутри у нее все не на месте, в голове навязчиво вертится одна мысль «вот теперь все кончено». Она пытается сосредоточиться на самом насущном (лишь бы где ночевать, где бы ночевать, о Господи, не дай мне вернуться домой, прошу тебя, только об одном прошу, не дай мне вернуться домой).
– Я бы тебе ее просто дала, – говорит Лавиния. – Если бы ты попросила.
Поеду куда угодно, думает Луиза, домой никогда не вернусь.
– Я и вправду такая жуткая… что так трудно просто делать вид, что я тебе нравлюсь?
– Ты мне действительно нравишься.
– Ты меня ненавидишь!
– Я люблю тебя.
– Не ври мне! – пронзительно визжит Лавиния. – Как будто я не знаю… как будто не знаю, какое, блин, я у тебя вызываю отвращение. Я помню… помню, блин, оперу, да? Господи, ты дождаться не могла, пока смотаешься… а ведь мы вроде как ничего и не делали!
Луиза даже дышать не может. Она думает: надо исправить, надо поправить, сделай что-нибудь, скажи что-нибудь, сделай ее счастливой, успокой ее, исправь все, исправь. И поэтому выпаливает вместе со всеми «нет»:
– Я в тебя влюбилась.
Это неправда. Она не знает, правда ли это.
Это единственное, что заставит Лавинию перестань кричать на нее.
– Что?
– Я… в опере… Ты мне нравишься, да? Я смоталась, потому что ты мне нравишься. Прости меня. Прости… я знаю, что ты натуралка… знаю.
Господи, ты себя-то послушай, думает Луиза. Даже Лавиния не такая тупая.
Но Лавиния улыбается.
– Бедняжка Лулу, – шепчет она. Она касается рукой щеки Луизы – так снисходительно и великодушно – Господи, она так счастлива. – Бедная, бедная Лулу. – Конечно, все умирают от любви к Лавинии, она ведь такая красивая, вот как все поворачивается.
Она негромко смеется.
– Это не твоя вина, – говорит Лавиния.
Она глубоко вздыхает.
– Пошли, – произносит она. – Здесь такой прекрасный свет. Давай селфи сделаем.
