– С кем?
– У меня свидание.
– Свидание? – резко смеется Лавиния. – С кем?
– С этим… с парнем, с которым я когда-то встречалась. Ничего особенного.
– А почему ты сейчас ничего не сказала?
– Ты права, – признается Луиза. – Извини. Надо было. Я стеснялась.
– Почему? Это же прекрасно! – Лавиния наливает себе бокал вина.
– Я знаю, что надо было тебе сказаться, извини.
– Сказаться мне! Не смеши меня, Лулу… ты у меня не в тюрьме! Можешь ходить, куда захочешь! – Она осушает бокал. – Знаешь, это, наверное, хорошо для нас обеих, немного побыть врозь. В смысле, я знаю, что иногда меня слишком много.
– Да не в этом дело! – начинает было Луиза, потом умолкает, потом продолжает: – В том смысле, что это просто свидание. И все.
– Погоди-ка, – смотрит на нее Лавиния. Глаза у нее сверкают. – Это тот самый Писатель, нет?
– Нет, – машинально отвечает Луиза, потом поправляется. – Да.
– Что ему надо?
– Нет… мы просто, знаешь, снова начали разговаривать.
– А он объяснил, почему писал от твоего имени?
– Уверена, что объяснит, – отвечает Луиза. – Лично. Мы об этом завтра поговорим.
– Какая же ты снисходительная, Луиза, – произносит Лавиния. – Если бы кто-то со мной так поступил… я бы в жизни с ним не заговорила. – Она наливает Луизе бокал вина. – Не надо позволять людям вот так с собой обращаться. – Она улыбается грустной и сочувственной улыбкой. – Наверное, ему просто нужен секс.
– Мы с ним идем в парк!
– Где?
– В Бруклине.
– И он заставляет тебя ехать к нему в такую даль?
– В смысле… мы просто хотели погулять в Проспект-парке, вот и все.
– Вот что я тебе скажу, будь осторожнее. Мужчины, они, знаешь, такие. Любят посмотреть, как далеко ты запрыгнешь. И не удивляйся, если ему просто хочется с тобой переспать. Вот только…
– Что?
– Тебе, наверное, придется на это пойти.
– Что?
– В смысле… не возвращайся, типа, поздно и все такое. Я хочу пораньше лечь спать. Не хочу просыпаться, чтобы впускать тебя. Так что, знаешь, если поедешь из самого Бруклина, то может там и на ночь остаться. – Лавиния редактирует фотографию в телефоне.
Она не отрывается от гаджета, когда приносят счет.
220 долларов. Четыре «Кровавых Мэри». Бутылка вина, которое Луиза едва пригубила.
Лавиния продолжает играть с телефоном.
А Луиза думает: скажи что-нибудь, скажи что-нибудь, скажи что-нибудь.
Луиза ничего не говорит. Кладет на стол кредитную карточку. Расписывается.
– По-моему, тебе надо с ним переспать, – произносит Лавиния. Она по-прежнему смотрит в телефон. – Тебе и вправду нужен мужик.
Луизе мужик не нужен, не очень.
В свое время был нужен (все время был нужен). Виргил (когда Виргил изволил), а потом, когда она наконец (ненадолго, ненадолго) сменила номер, она пустилась во все тяжкие и трахнулась с парнем-феминистом в туалете бара в Краун-Хайтс. Ей очень его не хватало (прикосновения, по большей части прикосновения, но еще и смеха, покусывания и слов «Какая же ты красавица»).
У Луизы четыре года не было секса.
Если не считать того, что произошло в опере, однако трудно определить то, что случается между двумя девчонками-натуралками, когда они пьяны и ни одна из них не кончает.
Секс, считает Луиза, наверное, все-таки пустая трата времени.
Луиза говорит Лавинии, что свидание у нее сорвалось.
– Вот мужики, – пожимает плечами Лавиния. – Я же тебе говорила. Да пошли они все.
Луиза манкирует работой в «ГлаЗаме». Меня слегка беспокоит, что вы не очень серьезно относитесь к проекту, пишет женщина из Висконсина, которая управляет бизнесом. Нам надо поднажать, хорошо?
– Ты просто слишком хороша для всех, – заявляет Лавиния. – В этом мире никто тебя не достоин.
В тот вечер Луиза снимает с банковского счета Лавинии триста долларов в заведении на углу Семьдесят шестой улицы и Лексингтон-авеню, тогда как она должна быть у «Агаты и Валентины» на пересечении Семьдесят девятой улицы и Первой авеню и покупать дорогие сыры, которые Лавиния никогда не съест.
Луиза решает прогуляться.
Она знает, что уже поздно и что ей надо бы поспать (ей столько приходится всего нагонять и столько еще надо сделать), но она боится, что если вернется в дом, то разбудит Лавинию. А если Лавиния проснется, ей захочется поговорить с ней или сделать ей прическу, или сфоткаться, а Луиза не может этого вытерпеть, не сейчас.
Она заходит в парк (все в цвету, все розовое), не в Проспект-парк, а в парк Карла Шурца, небольшую полоску зелени рядом с резиденцией мэра, откуда видно Ист-Ривер, и где стоит статуя Питера Пэна. Поскольку все в цвету и розовое, перед закатом все высыпали на улицу, и влюбленные держатся за руки, прижимаясь друг к другу. Все в Нью-Йорке, кроме Луизы, целуются и влюблены. А Лавиния спит или смотрит в кровати по неизвестно какому разу «Фортуну войны», и внезапно Луизе становится так одиноко, так чертовски одиноко, хотя так и не должно быть, хотя одиночество – это неблагодарность, поскольку Лавиния дала ей так много (комнату, выпивку, наркоту, праздники, о господи, праздники). И воровать деньги (это не воровство, это страховка, это репарации, она по-прежнему сидит на мели) – это тоже неблагодарность. Может, она такая и есть, может, она самый неблагодарный человек в мире, что у нее есть все это, а ей все-таки хочется быть в Проспект-парке, держась за руки с парнем, которому не было до нее дела настолько, что он даже не послал ей сообщение о разрыве.
Луиза не сердится. Ей нельзя сердиться.
Она открывает «Фейсбук» и пишет Рексу:
Приятно было повидаться на балу у Моргана.
Ничего двусмысленного. Ничего предательского. Просто обмен любезностями.
Ха-ха, мне тоже.
Надеюсь, я не причинил неприятностей?
На что Луиза отвечает: Не больше обычного.
Это хорошо.
Как жизнь?
Все нормально?
На что Луиза отвечает: Как обычно.
Это да или нет?
Не уверена, пишет она. Выдался долгий день.
Я заметил.
Конечно же, заметил. Все фото, что Луиза выкладывает – для него.
Похоже, вы там обе всласть повеселились. Очень гламурно.
Они были в винтажных купальных костюмах. А макияж – в стиле беззаботных 1920-х годов.
