– Я дала ей перекантоваться у себя пару недель, пока она жилье искала. – Лавиния снова подкрашивает губы, используя мобильник как зеркало. – Только и всего.
Она выходит из такси.
И оставляет Луизу расплатиться.
Сегодня над Линкольн-центром улыбается полная луна.
Они делают массу фоток.
Лавиния снимает Луизу, когда та вышагивает по парапету фонтана. Луиза долго снимает Лавинию на фоне арок.
Лавиния выкладывает фотки в Сеть с заголовком по-французски: «Ах, я хочу жить!»
Перед началом представления они тянут полоску кокаина.
Лавиния оставляет двадцать долларов в банке для чаевых уборщицы туалетов.
Они покупают бокал, еще бокал и еще один бокал шампанского по пятнадцать долларов за бокал, и Лавиния платит почти за все, но и Луиза тоже платит, потому что она выпивши и не следит, сколько денег тратит, но знает, что у нее есть шестьсот долларов в месяц, которых раньше не было, а шампанское такое вкусное, и они сегодня вечером такие красивые.
И вправду – очень, очень красивые.
Даже незнакомые люди им это говорят. Их останавливают старушки и туристы, чтобы им это сказать, а Лавиния так великодушно улыбается и отвечает: «Спасибо, спасибо».
* * *
На лестнице Луиза замечает Афину Мейденхед. У нее строгая высокая прическа. Она в жемчугах. Она в длинном розовом платье и под ручку с совершенно лысым мужчиной.
Здесь еще и Анна Уинтур.
Лавиния уводит Луизу в комнату прессы, которая наполовину спрятана за туалетом и о которой никто не знает, кроме прессы (и Лавинии, которая хоть и не пресса, но все знает).
Беовульф Мармонт уже там. Он изо всех сил пытается вклиниться в разговор двух мужчин постарше, делающих громкие и отрывистые заявления о значимости Вагнера, называя его оперы драмами.
– Вот такая же проблема с Гуно, – говорит Беовульф. – Эмоции в его операх очень уж прямолинейные – это все очень ожидаемо, не так ли? Эмоционально, но на грани рискованной запутанности.
Гевин Маллени тихонько ударяет Луизу по плечу.
– Должен сказать, – произносит он, – что вы произвели на меня впечатление. Что для меня нехарактерно. Так что гордитесь. – Он поворачивается к Беовульфу. – Конечно же, вы знакомы с Луизой Вильсон. Она теперь пишет для нас.
На лице Беовульфа потрясение.
– Разумеется, – отвечает Беовульф. – Очень рад.
Конечно, он по-прежнему смотрит куда-то ей через плечо (мужчины постарше, оба женатые, работают соответственно на «Нью-Йоркер» и «Нью-Йорк таймс»), но на этот раз он замирает.
– Ой-здрасте-все!
В комнату кто-то протискивается.
– Вы-Беовульф-Мармонт.
Мими резко выбрасывает вперед руку.
На ней платье в блестках с вырезом до пупка и подолом, едва достающим ей до зада.
– Это я, – отвечает Беовульф, который понятия не имеет, кто это, блин, такая.
– Вы друг Лавинии.
– Конечно.
– Вы пишете для «Скрипача» и «Белой цапли» и работаете над ученой степенью в Колумбийском университете.
– Верно.
– Я-прочла-что-вы-написали-для-«Белой-цапли»-о-Джоан-Дидион-думаю-вы-совершенно-правы-она-несет-полную-ответственность-за-всепроникающую-феминизацию-повествовательной-публицистики-вы-не-могли-остановиться-на-этом-подробнее?
Вот тут, и только тут Беовульф Мармонт улыбается.
Он кладет ей руку на спину.
– Идемте-ка мы с вами выпьем, – предлагает он.
– Пошли, – бросает Лавиния, хватая Луизу за руку. На Мими она даже не смотрит.
– Чего она добивается? – снова старается разузнать Луиза, пока они поднимаются по ступенькам к своим местам в ложе.
Лавиния не отвечает. Она прислоняется к статуе на вершине лестницы и пристально вглядывается в толпу.
– Кого ты высматриваешь?
– Никого, – отвечает Лавиния. – Единственный человек во всем мире, которого мне хочется видеть, это ты, а ты рядом. – Она не сводит глаз с лестницы.
– Давай сделаем селфи, – предлагает Лавиния. Они фоткаются.
– Господи, как я люблю оперу, – произносит Лавиния, когда они стряхивают с плеч меха и усаживаются. Лавиния снова пристально оглядывает горизонт. – Как же здорово на три часа закрыть глаза и по-настоящему ощущать окружающее. И… погляди!
Лавиния взяла с собой фляжку, хотя они уже и так изрядно навеселе.
– Бери. Пей.
Она подносит фляжку к губам Луизы и резко ее наклоняет, так что рот Луизы переполняется, и та начинает кашлять.
Лавиния смеется.
– Не переживай, – внезапно говорит она.
– Что?
– Ты ничем не похожа на Мими.
Луизе не по себе оттого, как ей становится хорошо от этих слов.
– Ты умная. И сильная. И ты, блин, не безрассудная. Ты вроде меня. Умеешь с трудностями бороться.
Она сжимает Луизе руку.
– Извини, что заставила тебя сегодня прийти… не надо было… я знаю, как ты устала.
– Об этом не переживай, – отвечает Луиза.
– Но теперь-то ты рада, что пришла, верно?
– Да, – говорит Луиза.
– Ты на меня не сердишься?
– Нет.
– Я так рада, что ты ко мне переехала, – продолжает Лавиния. – Ненавижу быть одной! – Она снова делает глоток из фляжки. – Мы с тобой встанем… против всего мира! – Она берет Луизу за руку. Поднимает, очень медленно, и подносит к губам. Целует костяшки пальцев. Вытягивает руку Луизы. Целует надпись «БОЛЬШЕ ПОЭЗИИ!!!» – У нас будет восхитительнейший вечер, – шепчет она, когда раскрывается занавес.
Музыка такая зловещая и прекрасная, сопрано просто поразительны, а Витторио Григоло так красив и страстен, что и вправду веришь, как сильно Ромео ее любит. А Джульетта поет: «Ах, я хочу жить», звенят звуки вальса, и сердце у Луизы колотится. Она думает: да, да, я тоже хочу жить. А потом думает, что, может, не так уж плохо, что она сегодня потратила двести долларов (возможно, все триста, если приплюсовать шампанское и такси). Может, иногда можно немного просрочить работу для «ГлаЗама», и иногда (если ты с Лавинией в опере) не нужно уж так сильно волноваться из-за мужчин, которые ведут тебя до дома в Сансет-парке. Может, не так уж плохо, что у нее нет ключа от квартиры Лавинии. Может, не так уж плохо, что она иногда не спит, потому что снова и снова перечитывает роман Лавинии. Может, не так уж плохо, что не нашлось места для ее одежды, все не так уж плохо, когда Лавиния рядом.
Особенно, когда Лавиния так ее обнимает.
