Сперва мы услыхали голос Ореста, задорный клич, а следом, к моему ужасу, – голос его отца. Когда они пришли, оживленные, глаза сияют, мы поднялись им навстречу. Агамемнон вмиг понял: женщина, которую он подослал, доложила Ифигении, что было велено. Он склонил голову, а затем вскинул ее и рассмеялся. Предложил Оресту показать нам меч, выкованный и отполированный для него лично, велел показать доспехи, изготовленные для Ореста. Агамемнон достал и свой меч – и с деланой серьезностью наставил его на Ореста, а тот, следуя подробным указаниям отца, скрестил с ним свое оружие и встал в боевую стойку напротив.
– Он великий воин, – проговорил Агамемнон. Мы наблюдали за ним холодно, отчужденно.
Я уже собралась позвать няньку Ореста, чтобы мальчика увели, уложили спать, но происходившее между Агамемноном и Орестом удержало меня. Агамемнон будто знал, что должен отыграть перед сыном роль отца, изо всех сил. Было что-то в воздухе – или у нас на лицах – столь напряженное, что мой супруг, должно быть, понимал: стоит ему расслабиться и обратиться к нам – жизнь переменится и уж никогда не будет прежней.
Агамемнон не смотрел на меня – не глянул и на Ифигению. Чем дольше продолжалась его игра с Орестом, тем яснее я осознавала, что он нас боится – или боится того, что́ придется сказать, когда игра закончится. Он не желал, чтобы она завершалась. Он продолжал игру, этот несмелый человек.
Я улыбалась, поскольку знала: это последняя сцена счастья, какую увижу я в жизни, и отыгрывает ее мой супруг, во всей своей слабости, и тянуть он ее будет как можно дольше. Это все театр, спектакль – потешный бой на мечах между отцом и сыном. Я видела, как Агамемнон длит ее, подогревает в Оресте азарт, не утомляя мальчика, позволяя ему прочувствовать, что Орест красуется своими умениями и хочется ему еще и еще. Агамемнон управлял Орестом, а мы с Ифигенией стояли и смотрели.
На миг мне почудилось, что именно это боги с нами и сделали: отвлекли нас игрушечными распрями, кличем жизни, они отвлекли нас и образами гармонии, красоты, любви, а сами наблюдали отрешенно, бесстрастно, ждали, когда все завершится, когда нападет усталость. Стояли в сторонке – как мы. А когда все закончилось, пожали плечами. Им больше нет дела.
Орест не желал завершать игровой поединок, но правила устанавливали предел тому, что можно, а чего нельзя. Разок мальчик приблизился слишком вплотную к отцу и оказался полностью уязвим для отцова меча. Агамемнон легонько оттолкнул сына, и тому стало ясно, что это всего лишь игра и что мы это видели, заметили. Из-за этого понимания Орест быстро утратил пыл – и так же быстро устал и закапризничал. Но все равно бросать не хотел. Когда я позвала няньку, Орест расплакался. Не нужна ему нянька, сказал он, и отец взял его на руки и понес, как полено, к нашим опочивальням.
Ифигения не смотрела на меня, а я – на нее. Мы обе продолжали стоять. Сколько времени прошло, не знаю.
Когда Агамемнон возник вновь, он быстро двинулся к выходу из шатра, а затем обернулся.
– Так вам, значит, известно? – тихо спросил он. Я оторопело кивнула.
– Говорить больше не о чем, – прошептал он. – Так должно быть. Прошу, поверь мне, так должно быть.
Прежде чем оставить нас, он глянул на меня опустошенно. Едва не пожал плечами, раскинув руки ладонями вверх. Будто человек, лишенный всякой власти, – или же он изображал для нас с Ифигенией, как может выглядеть такой человек. Придавленный, такого легко обдурить или уговорить.
Этой позой великий Агамемнон отчетливо дал понять: каким бы ни было принятое решение, принял его не он сам, а другие. Дал понять, что для него, Агамемнона, все это чересчур, и он метнулся в ночь, где ждала его стража.
Далее возникла тишина – тишина, какая бывает, лишь когда армия спит. Ифигения подошла ко мне, мы обнялись. Не рыдала она и не плакала. Казалось, она больше никогда не шевельнется и поутру нас найдут в этих же объятиях.
* * *
С первой зарей я двинулась по лагерю в поисках Ахилла. Когда нашла его, он подался от меня прочь – в равной мере и с гордостью, и от страха, в равной мере и чтобы соблюсти приличия, и от неловкости: вдруг кто следит за нами. Я приблизилась, но шептать не стала.
– Мою дочь заманили сюда обманом. Использовали твое имя.
– Я тоже гневаюсь на ее отца.
– Я паду на колени перед тобой, если нужно. Можешь ли ты помочь мне в беде? Можешь ли помочь девушке, что явилась сюда стать твоей женой? Ради тебя портнихи трудились день и ночь. Ради тебя были все восторги. А теперь ей говорят, что ее прикончат. Что подумают остальные, когда узнают об этом обмане? Больше некого мне умолять, и я умоляю тебя. Ты обязан мне помочь – хотя бы ради твоего собственного имени. Дай мне руку, и я буду знать, что мы спасены.
– Не притронусь я к руке твоей. Подам тебе руку, лишь если удастся отговорить Агамемнона. Не должен был твой супруг использовать мое имя как ловушку.
– Если не женишься на ней, если…
– Мое имя тогда ничто. Моя жизнь – ничто. Лишь слабость – имя, употребленное, чтобы залучить девушку.
– Я готова привести сюда мою дочь. Да встанем мы обе перед тобой.
– Пусть побудет одна. Я поговорю с твоим супругом.
– Мой супруг… – начала я, но умолкла.
Ахилл оглядел мужчин, что стояли к нам ближе всех.
– Он наш вожак, – сказал Ахилл.
– Сможешь взять верх – будешь вознагражден, – сказала я.
Он посмотрел на меня спокойно, удерживая мой взгляд, пока я не развернулась и не пошла обратно одна через лагерь. Воины уходили с моей дороги, с глаз моих прочь, будто я, раз пытаюсь предотвратить жертвоприношение, – могучая чума, насланная на их лагерь, хуже ветра, что разбил их корабли о скалы и поднялся вновь, еще в пущей ярости.
Вернувшись в шатер, я услышала плач Ифигении. Шатер полнился женщинами – немногими теми, кто прибыл с нами, а также явившимися накануне, теперь же – еще и прибившимися, чтобы усилить переполох вокруг моей дочери. Я крикнула им, пусть убираются вон, они меня не послушали, и тогда я схватила одну за ухо и потащила к выходу из шатра, вышвырнула ее, двинулась к следующей, пока остальные, за исключением тех, кто прибыл вместе с нами, не бросились врассыпную.
Ифигения сидела, закрыв лицо руками.
– Что здесь происходило? – спросила я.
Одна женщина рассказала нам, что трое суровых солдат при полном вооружении явились в шатер искать меня. Когда им сказали, что меня нет, они решили, что я прячусь, и переворошили всё – и опочивальни, и кухни. А затем ушли, прихватив с собой Ореста. Когда женщина сообщила, что Ореста забрали, Ифигения заплакала. Когда его выносили наружу, он бился и сопротивлялся, сказали мне.
– Кто прислал тех солдат? – спросила я.
На миг воцарилось молчание. Никто не желал отвечать, пока одна не заговорила.
– Агамемнон, – сказала она.
