Когда я вышел к ней, она уже пришла в себя. Боль стихла, осталась лишь глухая пульсация. Охотник использовал всю горячку, старательно размазав ее от обрубленного запястья до локтя. Теперь требовалось нагреть глину на огне, чтобы избежать внутреннего воспаления. По словам Громбакха, горячка затвердеет и нужно будет еще неделю или две каждое утро и каждый вечер по несколько минут держать ее над огнем.
– Кисть не отрастет, но и рука не сгниет.
Я слышал недовольство поторапливавшей нас Эрзы, ворчание Грома, его призывы на прощание разбить хрусталиновый куб, в котором красные рассчитывали вывезти зордалина, слышал путаные объяснения Миалинты, а сам стоял и ходил в отрешении, будто это мою руку искалечил Горсинг.
После всего, что нам довелось увидеть в Авендилле, такая рана не должна была пугать, но я от случившегося пришел в ужас. Кажется, потеря собственной руки не подействовала бы на меня так угнетающе. Что уж там, я бы даже обрадовался, оставив правую кисть с браслетом где-нибудь на брусчатке Авендилла.
– Прости, – прошептал я Миалинте.
– Ничего. – Миа посмотрела на меня. – Я уже умирала. И не раз. А тут всего лишь рука.
– Иди помоги Тену собраться, – буркнул охотник, следивший за тем, чтобы глина равномерно прогревалась над костром. – Жива, и ладно. Подтираться можно и левой. Научится, никуда не денется.
Миа усмехнулась. Чуть ли не впервые шутка охотника показалась ей смешной.
Магульдинцев в городе осталось немного, и все же мы не хотели с ними сталкиваться. Торопливо подготовились к отъезду. Взяли одну триголлу и четырех лошадей. Эрза, не дожидаясь, пока мы соберем припасы, ускакала первой.
Спустя два часа мы нашли ее в убежище. На полу. Возле умиравшего Феонила.
Следопыт уже бредил, лишь ненадолго приходя в себя. Просил прощения. Плакал. Говорил, что ничего не смог поделать. Принимался вновь и вновь путано пересказывать все, что случилось в наше отсутствие.
Труп Шанни источал сладковатое зловонье. Тело, перенасыщенное травами, быстро разлагалось. Теор по-прежнему лежал у стены. Безмятежный, маленький, будто уснувший после долгого дня вольных прогулок.
– Мы обречены… – шептал Феонил.
– Ты обречен. – Эрза встала. – А у нас есть шанс.
– О чем ты? – устало спросила Миалинта.
Сейчас о ее руке никто не вспоминал. Неожиданно ее рана показалась мелочью по сравнению с тем, что нам всем предстояло испытать.
– Плевать на триголлу. – Эрза отошла от Феона. Он ее больше не интересовал. – Седлаем лошадей.
И едем в Ворт. До рассвета должны успеть. Там найдем лекаря.
– И что?
– А то! Нужно хоть что-то делать! Я так просто не сдамся. Выпьем каких-нибудь трав! Может, это задержит яд, даст больше времени, и мы…
– Что? – все так же безвольно повторила Миа.
– То! Вернемся в Целиндел. Я знаю хороших травниц, они помогут… Попробуют понять, какой нам дали яд…
– Ну да. – Миалинта неловко придерживала руку в глиняном лубке. – Заодно сдашь меня красным. Теора сдашь Птеарду. Правда, полную оплату не получишь. Ведь Теор неожиданно помолодел…
Громбакх и Тенуин не вмешивались в разговор. Следопыт бережно изучал тело погибшей девушки. Охотник безучастно осматривал свой топор. Могло показаться, что он смирился с тем, что смерть неотвратима, и не хотел последние часы тратить на пререкания.
– Замолчи! – Эрза сжала кулаки.
– Всех нас куда-нибудь сдашь, – не останавливалась Миа. – Хорошая идея.
– Тихо! – крикнул я. – Тихо… Теор ошибся. Он был уверен, что я войду в его сознание…
– Нет, нет, нет, – запричитала Эрза. – Оставайтесь тут. Делайте как хотите. Я уезжаю. Нельзя терять ни минуты.
– А Феонил? – горько усмехнулась Миа.
– Он мертв.
Юный следопыт простонал. Он уже не слышал наши голоса. Окончательно впал в забытье. Но в краткие мгновения ясности вновь принимался бормотать оправдания.
– Постой. – Я поднял руку.
– Да что, что тебе?! – взвилась Эрза. – Едем, если хочешь жить! Или оставайся тут гнить со всеми.
– Пусть едет, – спокойно сказал Гром. – От нее уже башка трещит.
– Нет!
Я достал из-за пазухи кисет. Не знаю, почему так медлил. Мог бы давно показать его, все объяснить. Сказывалась усталость. Я уже давно так не выматывался. Слишком много событий выпало на последние дни. Слишком много крови, видений и загадок.
– Что это? – Эрза, едва сделав шаг к выходу, замерла.
– Сказал же, Теор ошибся. – Я говорил, одолевая усталость, и был благодарен всем, что меня не перебивают. – Из комнаты выходишь с самым ценным. С тем, чего желаешь больше всего. Но выбираешь, разумеется, из того, что уже есть в твоем сознании. Теор правильно решил, что главным для меня будет выжить. Он нарочно доводил меня до отчаяния. И ведь… Он ошибся. Да, я помог ему найти отца. Не нашел. А помог найти.
Эрза хотела что-то сказать, но сдержалась.
– Я бы не смог проникнуть в зеркало. Это сделал сам Теор. Отражение принадлежало ему. Только он мог как-то на него воздействовать, и уж конечно только Теор мог его уничтожить. Он вынес из себя то, что искал на самом деле. – Я с сожалением посмотрел на спавшего мальчика. – Не тело отца. Не его похоронную савву
[20]. Он вынес самого себя. Чтобы начать все сначала – так, будто ничего не было. Не нам его судить…
Я умолк, задумавшись об участи Теора.
– И? – нетерпеливо протянула Эрза.
– Не нам его судить, – повторил я, нащупывая прежнюю мысль. – Да.
– И?!
– Я тоже кое-что вынес из его сознания. То единственное, что там было для меня ценным. Я вынес жизнь.
– Противоядие, – понял Тенуин.
– Да. Я не помню, где и как взял этот кисет. Все совпадает. Изъятое забываешь.
– Но ты взял его не из своего сознания, – удивилась Миа.
Я растерянно пожал плечами:
– Это уже не имеет значения.
– Почему ты раньше не сказал?
– Потому что не знал, что Шанни… Что тут такое случится. Но сохранил на всякий случай. И вот…
– Это безумие… – Эрза качнула головой.
– Слушай, не нравится, езжай в свой Ворт и там кудахтай по всем дворам, – не сдержался Гром. – А здесь молчи. Тебя не спрашивают.
