«Наемники?.. Неважно. Ну же!»
Мои строки не исчезли. Прижились.
Библиотека окончательно погрузилась в сумрак. Я едва различал написанное. Встал из-за стола. Потянулся к мечу. Его не было на месте. Я растерянно посмотрел на пояс. Увидел меч. Тряхнул головой, не понимая, что происходит.
Шум за стенами домов. Ржание лошадей, окрики возничих. Смех. Звуки усиливались. Становились нестерпимо громкими. Смешивались в единый неразличимый гул – он волнами окатывал дом Нитоса, то стихал до шепотов, то надрывался клокочущим ревом. Я вновь попытался вытащить меч. Даже не смог уцепить рукоятку. Пальцы не слушались меня. Ноги ослабли. Голова кружилась. Опасаясь потерять сознание, я сел возле стола. Оперся спиной о его резные ножки.
Шум стих.
Тишина.
Темнота окончательно сгустилась. Ничего не видно.
– Тен? – позвал я, но не услышал своих слов. Совсем как в тумане Багульдина.
Заметил под дверью узкую полосу неестественного зеленого свечения. Закрыл глаза, но свечение не исчезло. Я еще несколько раз закрывал и открывал глаза. Настойчиво моргал. Не видел разницы. Зеленая полоска оставалась на месте. Она была везде, куда бы я ни повернул голову. Поднял к лицу руки. Заслонил глаза ладонями. Полоска осталась. Пальцами коснулся век и не смог понять, смежены они или нет.
Удар.
Еще один.
Все задрожало. Вернулся городской шум – теперь рваный, путаный; не удавалось различить в нем ни одного отдельного звука. Грохот каменного обвала. Казалось, дом вырвали, подняли над Авендиллом и стали трясти. Со стеллажей посыпались книги и свитки. Слетели портреты – их рамы глухо раскололись. Треснули стены. Со стола на меня упала чернильница, и чернила холодными струйками потекли за шиворот. Сам стол накренился, как и вся библиотека. Книги, колбы с проявляющей жидкостью летели прямиком в меня. Били по телу, по рукам. Рядом обрушилась люстра – слишком звонко, будто в ней было не меньше десяти витков чистейшего хрусталя.
С потолка что-то капало. Слизь. Или кровь. Чернила растекались по спине, покрывали ее тугой холодной пленкой.
Зеленая полоса затрепетала перед глазами. Из-под двери, перекрывая шум, вытянулся утробный вой – он усиливался, давил на виски, затягивал в глубь себя, будто я оказался в центре гигантского водоворота.
Закричал от боли в голове, но не услышал своего крика. На плечи опустились холодные липкие руки. Они пригвоздили меня к полу, не позволяли сдвинуться. Я уже не знал, сижу, лежу или стою. Только чувствовал, как пальцы чужих рук удлиняются – текут по моей груди тонкими леденящими струйками. Вой из-под двери поднялся до такой пронзительной, острой ноты, что стал неразличим, растворился в окружающей меня пустоте. А потом все резко оборвалось глухим хлопком.
Я открыл глаза.
Увидел под собой поросшую травой землю. Удивился. Поднял голову и сразу понял, где именно нахожусь. Дикая яма. Никаких сомнений. Передо мной – обшелушенное ограждение боевого круга. Раззявленные ворота загонов. И пустующие смотровые ряды, давно оглохшие от непривычной для них тишины.
Кое-где поблескивали скупые нити серебристой сети. Никаких струн. Только незначительные и почти не заметные обрывки ячеек.
Застыл. Не мог вспомнить, как и почему здесь оказался. Только что прятался под столом в библиотеке Нитоса, а теперь в одно мгновение перенесся на Белую площадь. Или мгновение было вовсе не одно?
«Неужели я и сам не понял, как сюда пришел? Но где тогда остальные? Почему бросили меня? Они мертвы?»
«Они все давно мертвы, и ты это знаешь. В них никогда не было жизни. Пустые личины».
«Что… Откуда эти мысли? Что это значит?!»
Я поднял руки, чтобы сдавить себе лоб, но в испуге вскрикнул – отвел их от себя, будто они могли обжечь. Это были чужие, но хорошо знакомые мне кисти. Правую украшала сигва из спирали с тремя кружками в центре. Левую затянуло желтым металлом: вместо суставов – комочки черного стекла, вместо привычного узора вен – переплетение черных прожилок, ногти белые, как выжженная солнцем кость, и толстые, как каменная пластинка.
Я почувствовал собственную усмешку, будто сам же насмехался над собственным страхом.
«Всего лишь видéние… Оно не причинит вреда. Я сейчас лежу в библиотеке Нитоса. Потерял сознание. А это – видение. Нужно только подождать, пока оно закончится. Кто-нибудь разбудит меня. Гром или Тен…»
«Как ты узнаешь, где сон, а где явь, если никогда не проснешься?»
«Старая детская сказка про спящую гусеницу. Неужели ты думал испугать меня таким вопросом?»
«Нет. Я думал испугать тебя, заставив говорить с самим собой. Разве я не преуспел?»
«Преуспел? Преуспевание, преуспение, преуспевальный… Какое-то неудобное слово».
«Неудобное? Может быть. Тебе еще трудно».
«Да. Слова рассыпаются. Что это?»
«Обернись. Тебе пора. Ты еще не готов».
Сосредоточенный на собственных мыслях, я и не думал оборачиваться. Однако мои ноги послушно сдвинулись. Я встал лицом к колонне.
На меня повеяло ужасом.
Путаные мысли и попытки разобраться в происходящем унесло, как порывом ветра уносит рассыпанную на камнях пыльцу.
Над Дикой ямой, как и прежде, возвышалась смотровая чаша – она венчала колонну. Спрятанную в ней деревянную ложу дополнительно придерживали витые канаты, протянутые к стоявшим вокруг Белой площади домам. И сейчас вдоль канатов на длинных веревках висели тела.
Настоящие марионетки. Куклы из мертвой плоти. Закрепленные в неестественных позах. Один казался пляшущим. Второй застыл в акробатическом прыжке. Третий церемонно присел, приветствуя зрителей. Все – в лохмотьях прогнившей одежды, с обветренной, высушенной кожей.
Веревки насквозь пробили им руки, ноги, грудь и с обратной стороны крепились толстыми узлами.
Десять, нет… двенадцать или даже больше человек. Я не мог их сосчитать. Взгляд рассеивался. Не сразу понял, что узнаю эти восковые лица. Наемники. Приглядевшись, увидел Горсинга и Вельта. Рядом с ними висел Сит. Да, это были они… И магульдинцы…
На самóй колонне, в двух саженях от земли, на кольцах, предназначенных для оружия бойцов Дикой ямы, висел Гийюд. Руки растянуты по сторонам и закреплены цепями. Ноги связаны. Обрюзглое серое тело обнажено и расцарапано, будто кто-то огромными когтями торопливо срывал с него одежду. Окуляр сетчатого стекла разбит, сохранился только мягкий ободок с осколками, удерживавшими последние капли травяного раствора.
Гийюд был еще жив. Щурился, старался как можно ниже опустить брови и поднять щечные бугры, но его глаза, лишенные век, все равно оставались обнаженными и выгорали на солнце – раскрасневшись, покрылись мутной пленкой слез.
Возле Гийюда пролетали густые черные капли. Я сразу заметил их, но еще долго не мог отвести взгляд от страдавшего магульдинца. Он был омерзителен в своих поступках и словах, однако никто не заслуживает подобной смерти.
