– Я бы не против…
– Идите к двери. И смотрите под ноги.
Комната опять крутанулась – еще быстрее, но я остался на месте. Потолок стал одной из стен. Новый оборот, теперь – в другую сторону.
Меня начинало тошнить. Кружилась голова. Я больше не падал, меня никуда не перетягивало, и все же я чувствовал вращение комнаты и мог четко определить, где именно оказался: внизу, наверху или сбоку.
– Безумие…
Медленные, опасливые шаги. Я даже не шагал, а скорее скользил в направлении двери. Упорно смотрел под ноги. Боялся моргнуть. Глаза воспалялись, слезились. Чем ближе я был к выходу, тем быстрее крутилась комната. Желудок сдавило. Во рту скопилась кислая слюна. Несколько раз поднялась горькая отрыжка. Затылок пульсировал гулкими ударами сердца. Наконец дверь оказалась подо мной, но я боялся на нее смотреть – чувствовал, что потолок вернулся в исходное положение, и не хотел упасть вниз.
– Давайте! – крикнул Теор.
Судя по звуку, он уже вышел.
– Ну же!
Я ждал. Комната вздрагивала, крутилась, тряслась мелкой дрожью, наконец крутилась и дрожала одновременно, будто я оказался в каменном цилиндре, пущенном под гору. Держался на ногах. Не падал. От постоянных приступов тошноты зрение затуманилось.
– Сейчас! – крикнул Теор, когда комната замерла, и я резко поднял голову – посмотрел вниз.
Пол комнаты перетянул меня к себе. Едва успев выставить руки, я упал. Боль обожгла плечо. Я завалился на спину. Стал судорожно поворачиваться, чтобы упереть взгляд под себя, когда Теор, ухватив за шиворот цаниобы, выволок меня наружу и захлопнул дверь.
Безумие окончилось. Наскоро ощупав себя и убедившись, что переломов нет, я откинулся на землю. Старался дышать медленно, глубоко. Закрыл глаза и еще какое-то время видел мельтешение кружащейся комнаты. Тошнота притихла, но не отступила.
– Что это было? – спросил я слабым голосом.
– Говорю же, не знаю. В прошлый раз ничего подобного не происходило. Да и поймите, тут ведь… Я не знаю этого места. Совсем не знаю. Я там никогда не был.
– Значит…
– Значит, это то, что вы принесли с собой.
– Я там тоже не был.
– Тогда я ничего не понимаю…
Мне потребовалось еще несколько минут, чтобы окончательно прийти в себя. Отдышался, размял ушибленное плечо и нехотя встал.
Отчаяние лишило последних сил. Не было желания куда-либо идти.
– Все это бессмысленно…
Теор промолчал. Не подбадривал меня, не уверял, что мое отчаяние здесь – ключ к свободе. Осунувшись, побледнев больше обычного, он только качнул головой. Не стал поправлять выбившиеся пряди волос.
– Идем, – нехотя прошептал я.
После вертевшейся комнаты пространство вокруг изменилось. Земля почернела. Я видел, как от подошв Теора тянется липкая слизь. Он, кажется, ее не замечал. А все двери соединила едва различимая серебристая струна – в единую путаную сеть. Устремленная в бесконечность низка однообразных воспоминаний.
Новые двери. Я уже не разглядывал узоры на филенках, не размышлял о замысле Нитоса. Просто шел наугад, дергал ручки, мельком заглядывал внутрь, шел дальше.
– Удивительно… – вздохнул Теор.
Я промолчал, не стал ни о чем спрашивать. Говорить не хотелось.
– Я о лигурах, – чуть позже Теор продолжил и без моих вопросов. – Какая все-таки в них заключена сила! Меняют природу и человека, подстраивают под себя целый мир. И в то же время – вот, дают возможность заглянуть в глубины своего существа. Какой же властью обладал тот, кто их создал? И если это были Предшественники, то почему… Почему они сами исчезли? Почему бросили в какой-то пещере столь могущественные вещи? Ведь если доподлинно знать, как обращаться с лигурами, можно выстроить величайшую ойгурию, покорить сотни и тысячи народов. Возвыситься на недостижимых высотах власти. Неужели Предшественники этого не хотели? А каахнеры? Почему они отказались воспользоваться лигурами? Почему так настойчиво скрывали следы Предшественников и почему замуровали их наследие в пустых Гробницах?.. Хотел бы я хоть на один шаг приблизиться к разгадке этой тайны, понять, что скрывается за пологом отделяющих нас веков. Что в наших Землях творилось в эпоху Сотворения, в годы Предшественников?..
– Могу поздравить. Теперь остаток жизни можешь только об этом и думать. Хотя… с ядом Азгалики времени у тебя осталось немного.
И опять замелькала череда лиц. Мы видели Ильну, Леану, Микку, ее сына, Сорта, весь наш отряд, Птеарда, Вайрика, Пилнгара, Горсинга. Не видели только самих себя. Теор появлялся лишь в образе совсем еще маленького мальчика.
Вновь заглядывали в десятки разнообразных помещений. Дважды оказывались в «Хмельнесе» и «Хозяйнике Анаэллы», один раз – в доме Орина и даже в ратуше Авендилла.
Теор безучастно шел рядом, ничего не говорил, однако дважды насилу выдергивал меня из комнаты, если вдруг считал ее опасной или просто внушающей страх.
В первый раз мы вышли из дома, стоявшего напротив ратуши Авендилла. Солнечный день, расчищенное от облаков небо, запах цветущего лета. Никаких завалов. Город открылся безлюдным, но чистым, еще не узнавшим запустения. Вот только брусчатка, да и все здания вокруг казались вылитыми из черного стекла – совсем как дорога в тумане у Подземелья Искарута. От того места, где мы вышли, до парадных дверей ратуши вели две линии северных трещоток – тех самых, которые ставят за Кумаранскими горами, чтобы предупреждать путников о надвигающемся осколочном вое. Получилась размеченная тропа, будто нарочно поставленная здесь для нас. Я усмехнулся, представив, что мы сейчас зайдем в ратушу, поднимемся на второй этаж, в приемный зал, а там вновь откроем комнату Нитоса:
– Что будет, если мы войдем в комнату, при этом оставаясь внутри комнаты?
Теор не ответил. Ему такие размышления пришлись не по вкусу. Схватив меня за рукав, он поторопился увести меня назад и захлопнуть за нами дверь.
Во второй раз он не позволил мне сделать и двух шагов, потому что новая дверь вывела в сердце вьюги, а Теор, по его словам, никогда не бывал в таких заснеженных краях. Я не стал с ним спорить, хотя от порога протягивалась узкая тропа затишья – вьюга давила на ее прозрачные стенки, но внутрь запускала лишь редкие снежники. И это была именно тропа – проложенная десятком шагавших друг за другом людей. Судя по следам, они здесь прошли босиком, что казалось почти невероятным, учитывая холод и глубину снега. Я вспомнил историю северного форпоста, но особого интереса к тропе не проявил. В конце концов, было бы глупо искать на ней Илиуса.
Я все чаще задумывался об участи книжника, которого увидел в начале пути, – о том, что он, заглянув в чужое сознание, оказался заперт здесь навечно. Утратив человечность и, возможно, способность мыслить, стал частью комнаты, частью выродившегося лигура. Теперь мысль о яде казалась приятной. Не так уж плохо умереть. Хуже утомиться до предела своих возможностей и навсегда остаться возле этого предела, граничащего с так и не наступающей смертью, – подпитываться силой комнаты: иссохнув, еще долгие века блуждать среди одинаковых дверей. Искать то, чем никогда не обладал.
