В конце концов, ратуша – наша единственная зацепка. Все пути вели к ней. Даже Гийюд это признавал.
– Может, вам все-таки надеть капюшоны? – оживленно прошептал Феонил. Юный следопыт не находил себе места. – Мало ли…
– Нет. – Теор качнул головой. – Там важно все видеть. И ничему не верить.
– Например, тебе, – промолвил Гром.
– Наш друг охотник, как всегда, прав. В ратуше ничему и никому нельзя верить. Даже себе… В первую очередь себе… Идем.
Теор, взяв подсвечник с толстой жаберной свечой
[7], шагнул вперед. Я, увлекаемый веревкой, попятился за ним. Чтобы не биться пятками, шагал чуть расставив ноги. Светильник старался держать на уровне груди.
Под грондами захрустела гарь.
Чуть скрипели прогнившие щепки. Мялась земля и дерн, из которого расползались черные червячки.
Крошились хлопья волглой штукатурки. Феонил оказался прав, живность тут была, но пока не беспокоила.
Стало не по себе от того, что я не видел, куда мы идем. Смотрел на отдалявшийся проем парадных дверей, в котором стояли Громбакх и Миалинта.
Мы погружались в сумерки, и свет огней делался ярче.
Передо мной высилась стена. По ней шли глубокие трещины, будто длинные извитые многоножки. Вскоре я увидел люстру – черную, с растопыренными подсвечниками, затянутую пологом паутины. Она казалась большим пауком, спустившимся с потолка на железной цепи. Я вспомнил, что Теор, с его худыми руками и ногами, с удивительной гибкостью и неуклюжей манерой двигаться, сам напоминает паука. Сердце стянуло холодными нитями. Я представил, что привязан к спине огромного насекомого с длинными лапами. Почувствовал, как его острые ворсинки впиваются мне в кожу – их не могла сдержать даже плотная ткань цаниобы. Сглотнул. Тряхнул головой, прогоняя наваждение.
Сердцебиение глухо отдавалось в висках.
Я смотрел на люстру. Скользил взглядом по стенам, потом опять взглянул на дверной проем.
– Стой… – прошептал я. – Стой!
В дверном проеме Громбакх отчаянно, но беззвучно махал рукой. Подзывал. Я никогда не видел его таким напуганным.
– Теор. – Я отвел светильник в сторону, чтобы лучше видеть творившееся снаружи.
Ответа не было. Теор молчал и все так же настойчиво шел вперед, увлекал меня в глубь ратуши. Громадный человекоподобный паук, привязавший к себе новую жертву и уносящий ее в логово, чтобы пожрать живым, обезумевшим от страха. Острыми, зубчатыми жвалами вырывать куски плоти и смотреть, как я исступленно кричу, как боль заливает меня целиком…
Гром не успокаивался. Беззвучно кричал, колотил кулаком по двери. Звал меня вернуться.
– Теор! Там Гром… Что-то случилось. Теор?
Никакого ответа. Только движение вперед.
Я резко остановился. Безумная мысль. Желание убедиться, что за моей спиной в самом деле стоит именно человек, а не паук. Чуть повернул голову, но вовремя остановился – краем глаза уловил быстрое движение в темноте.
Замер.
Посмотрел на парадные двери ратуши. Они теперь были закрыты.
Слюна стала тягучей. Неудобно сглатывать. В висках колет тяжелой пульсацией.
В тишине отдаленно послышался шепот:
– Умоляю, не делайте так. Не поворачивайте голову. Не верьте тому, что видите. Тут никого нет. Только мы и наши страхи.
– Прости.
Никаких пауков. Какая глупость… Меня удивила слабость и податливость собственного ума.
Веревка натянулась – Теор опять шел вперед. Пришлось заново подстраиваться под его шаг.
Я смотрел на запертые двери ратуши и думал об охотнике. Теперь понимал, что истерика Громбакха была лишь наваждением, сотканным из моих же страхов.
Ратуша, а точнее, то, что в ней обитало, хорошо эти страхи чувствовало, использовало. Оставалось надеяться, что сам охотник ничего подобного не увидел. А ему вполне могло представиться, как Теор превращается в гигантское насекомое, как я отчаянно зову на помощь. Выхватить топор и ринуться внутрь, спасать гибнущего друга… Тут бы даже Тенуин его не удержал.
«Нужно тасовать мысли. Нельзя сосредотачиваться на одной из них».
Я опять посмотрел на стену. Трещины на ней сместились. Изменили изгиб, сползли к полу. Еще один страх.
«Я знаю, куда вы направляетесь. В Авендилле у вас нет друзей. Там нет его младшего брата».
Сейчас все это казалось до боли очевидным. Но откуда все это знала Азгалика? И чего на самом деле добивался Теор? Не может человек так рисковать своей жизнью, окружить себя таким кольцом лжи и хитрости с единственной целью – протянуть руку к затерянным сокровищам мертвого книжника. Или может… Так ли хорошо я знаю людей, чтобы сомневаться в их алчности? И все же для простого рыскаря Теор слишком уж безропотно принял свою участь, когда мы оказались отравлены ядом и поставлены перед необходимостью за каких-то пять дней одолеть Пожирателя.
– До сих пор не верится, что Азгалика – жена Нитоса, – прошептал я.
– Пожалуйста, не надо ничего говорить.
– Прости…
Светильник подрагивал в руке, разбрасывал кругом красные пятна, а с ним подрагивал десяток теней.
Теней здесь было больше, чем предметов.
Душно. Густой неприятный воздух. Как в котловане Лаэрнора…
Я раскрыл рот. Стал глубже дышать. Вспомнил скульптуры на Торговой площади. Их разверстые от ужаса рты, в которых виднелись комья сухого дерна. Или не сухого… Почему-то сейчас казалось, что земля была влажной, болотистой. И чем больше я вглядывался в свои воспоминания, тем отчетливее видел грязь, перемешанную с тиной и торфяной слизью, видел копошащихся в ней червей. Черных, маленьких, покрытых множеством ворсинок. Они были во всех скульптурах на площади…
Почувствовал легкие прикосновения ворсинок к своему небу. Многоножки неспешно ползли по моим зубам, щекотали десны. Язык потяжелел. Слюна сгустилась липкой жижей, затекавшей мне в горло, обложившей легкие. Я боялся закрыть рот, уверенный, что сразу почувствую вкус земли и слизь раздавленных насекомых. От этого раскрывал рот еще шире – так, что уже сводило скулы. По губам вниз, к подбородку, тянулись раздвоенные хвостики чешуйниц. Надрывно колотилось сердце. В руках началась дрожь. Я сбился с шага, наступил на пятку Теору.
