– Вряд ли. Как я могу сейчас туда поехать?
– Ты должен, – серьезным тоном сказал Мика.
– Как я…
– Папа гордился тем, что ты написал книгу, – оборвал меня брат. – Зная, как это важно для тебя, он первый потребовал бы, чтобы ты поехал. Твоя первая книга. Не исключено, что твой единственный шанс.
– Но… я не уверен, что смогу…
– Сможешь, Ник. Ты полетишь туда. Знаю, ты любил отца, и он знал, что ты его любишь. Он тебя тоже любил. Но тебе нужно думать и о своей семье. Мама и папа хотели бы, чтобы ты поехал на это мероприятие.
После разговора с Микой я задумался. Он был прав и не прав одновременно. Я понимал его точку зрения, и все же это было как-то… бессердечно. Приходилось выбирать между планами на будущее и уважением к отцу. Если я останусь дома, выпадет ли снова такая возможность? И важно ли это?
А если я поеду, что тогда? Что мне ответить, если кто-нибудь спросит – наслаждаюсь ли я поездкой, нравится ли мне происходящее?
Я не знал ответа.
Я советовался с Кэт, Даной, Микой и остальными родственниками. Поговорил со своим агентом и редактором – они сказали, что я могу отменить поездку. В конце концов я неохотно решил ехать. Меня терзало неимоверное чувство вины – я не мог отделаться от мысли, что это неуважение к памяти отца.
Вскоре мне позвонил Эндрю Коэн, продюсер «48 часов». Он принес мне искренние соболезнования, и я попросил его не выпускать в эфир запись о смерти моего отца. Мы оба знали, что подобный материал повысит рейтинг передачи – современное телевидение это подтверждает, – однако Эндрю, не колеблясь, согласился. Несмотря на душевную боль от потери отца, я вновь убедился в доброте людей.
С тяжелым сердцем я летел в Калифорнию. На приеме мне ничуть не полегчало. Я почти ничего не помню о том, что там происходило, за исключением ощущения нереальности – я словно смотрел чужими глазами. Меня спрашивали о новой книге, и я машинально отвечал то, что от меня хотели услышать. Чем больше я говорил, тем сильнее ощущал неправильность происходящего и желание быть рядом с братом и сестрой.
С ними я и провел всю следующую неделю. Мы с Микой остановились в родительском доме. Он опустел – и в то же время в нем ничего не изменилось. На кухонном столе стояла чашка с кофе, а в холодильнике – свежее молоко. По-прежнему приходили письма – Мика выложил на стол целую кипу. Траву недавно скосили. Казалось, что вот-вот приедет отец, а мама готовит на кухне… Они вдруг вспомнились так живо, что мы с братом, бродя по дому, не могли думать ни о чем другом.
Я устал… Мама. Сестра. Отец. Сын. Слишком много волнений за короткий срок. Мика тоже выглядел изможденным.
Мы занялись приготовлением к похоронам. Начали собираться родственники. Все были потрясены, а дядя Монти не сдержал слез. Мы тоже плакали.
Папу похоронили рядом с мамой, и на похороны пришли те же самые люди, что и семь лет назад. Дядя Джек произнес проникновенную надгробную речь. У могилы мы с Кэт держались за руки – как Боб и Дана, Мика и Кристина.
Вот о чем я тогда думал:
«Мой отец был хорошим человеком. Добрым. Смерть мамы серьезно ранила его, а болезнь дочери углубила рану. Последние семь лет он боролся с тоской. Да, иногда он злился, даже бывал резким. Однако он был моим отцом, он помогал растить нас. И я не только уважал его за это, но и любил. Он привил нам независимость, научил ценить знания и с любопытством воспринимать мир. Более того, он помог нам троим стать по-настоящему близкими. Я не знаю, чего еще желать от отца».
Позже я, Мика и Дана в последний раз стояли у гроба, обнявшись и навек прощаясь с отцом. Нам его уже не хватало.
После похорон мы с Кэт задержались в Калифорнии еще на два дня. Майлз был уже достаточно взрослым и понимал, что случилось; Райан, по-видимому, не понимал ничего.
За год мы с женой пришли к единому мнению в отношении Райана. Только мы двое полностью сознавали, каким трудным выдался этот год, и делили людей на две группы – хороших и плохих: тех, кто по-доброму относится к Райану, и тех, кто не обращает на него внимания.
Мы не питали иллюзий насчет того, что он такой же, как остальные дети. Он почти не смеялся, не смотрел на людей, когда они говорили, и не понимал, когда они к нему обращались. Однако мы больше всего хотели, чтобы Райана приняли таким, какой он есть.
В отличие от Майлза, у Райана не было друзей, никто из соседских детей не хотел с ним играть, не приглашал на дни рождения, не пытался даже поговорить с ним. Взрослые вели себя ничуть не лучше. Чаще всего они просто игнорировали его, или, что еще хуже, обижались. «Я ему не нравлюсь», – говорили они. Даже родственники не обращали внимания на Райана в ту неделю, добавляя еще больше стресса и в без того сложное время. Мы с Кэт едва сдерживались, чтобы не закричать: «Просто попробуйте с ним пообщаться!»
Мы держали свои чувства в себе. И делили всех на две группы. Мы решали проблемы Райана вдвоем – и раньше, и теперь. Мы не хотели, чтобы люди жалели нашего сына или нас. Мы хотели, чтобы они любили его так же, как мы. Пусть даже он не такой, как все дети.
Через два дня после похорон мы с Кэт пошли в магазин. Мика остался дома с Майлзом и Райаном, и, когда мы уходили, брат разбирал бумаги в кабинете отца. Однако когда мы вернулись, Мика осторожно боролся с Райаном в гостиной. И Райан смеялся. Смеялся.
Так жизнерадостно и заливисто, что мы с Кэт ошеломленно замерли.
– О, привет, а мы тут развлекаемся, – сказал брат обыденным тоном, словно не произошло ничего необычного.
Мике не нужно было объяснять, что мы с Кэт чувствовали. Он и так это знал.
* * *
Мой книжный тур продлился три месяца. Кэт занималась детьми и по-прежнему водила Райана по врачам.
Невероятно трудный год не мог не сказаться на нашем браке. Напряженные отношения между мною и Кэт вызвал далеко не один-единственный случай – наша семья переживала кризис за кризисом чуть ли не с того момента, как мы предстали перед алтарем. Наша супружеская жизнь редко бывала безмятежной, скорее она походила на некую безумную версию лагеря выживания; при этом эмоции требовалось куда-либо изливать. Мои эмоции изливались на Кэт, а ее – на меня. Наш брак уже переживал сложный период, а проблемы Райана стали переломным моментом.
Я жутко беспокоился о нем, но мои волнения не шли ни в какое сравнение с чувствами Кэт. Наверное, это как-то связано с материнством, почти инстинктивная реакция: ведь она выносила Райана, нянчила его и заботилась о нем каждую минуту, пока я работал вне дома.
Приближалось Рождество, но мы уже не могли наслаждаться обществом друг друга так, как раньше. Мы стали чаще ссориться. Я знал, что моя жена не просто заслуживает отдых – он ей просто необходим: она три месяца занималась домом и детьми, пока я был в отъезде. На Рождество я решил подарить ей путешествие на Гавайи. Пока они с подругой будут неделю отдыхать, я займусь детьми.
