– С ним все будет хорошо?
– Не знаю.
– Что нам делать?
– Нужно провести тесты. В городе есть центр детского развития, они лучше ответят на ваши вопросы.
Дома на нас с Кэт нахлынули эмоции. Отрицание. Вина. Гнев. Страх. Отчаяние.
Остаток дня мы искали причины верить врачу и причины не верить ему. Мы говорили о Райане и о том, что замечали в нем. Мы часами ходили туда-сюда, разговаривали, волновались, плакали, садились рядом с сыном, пытались убедить себя в том, что с ним все хорошо, при этом осознавая обратное. Мы надеялись. Молились. Умоляли…
Вечером я позвонил Мике и путано сообщил новость. Рука, державшая телефонную трубку, тряслась. Горло перехватило от волнения, и я говорил запинаясь.
– Боже мой, это точно? – ахнул Мика.
– Нет. Мы ничего точно не знаем. Его нужно отвезти на обследование.
– Что я могу сделать?
Я заплакал.
– Мика… я…
– Хочешь, я приеду? Поддержу вас? Хочешь, я найду нужного специалиста?
– Не приезжай, мы еще толком ничего не знаем.
– Но что же мне делать?
– Просто помолись за Райана, ладно? Помолишься?
– Я помолюсь за всех вас.
* * *
Следующие два месяца нас не отпускала тревога за сына. Иногда она утихала до состояния ноющей боли, иногда усиливалась, заслоняя собой все остальное. Порой я не мог думать ни о чем другом, а бывало, наоборот, осознавал вдруг за каким-нибудь делом: что-то не так – и лишь потом понимал, что подсознательно думал о сыне.
Страх поселился в доме, проник во все сферы нашей жизни.
За прошедшие недели и месяцы Кэт в поисках ответов несколько раз водила Райана к различным врачам. Нужно было заранее записываться и ждать своей очереди; чтобы сделать первые заключения понадобилось шесть недель. Помню, как я сидел в кабинете врача в ожидании слов, которые не хотел слышать.
– Ему уже два с половиной года, но уровень развития у него примерно как у четырнадцатимесячного ребенка. Есть и другие проблемы. Например, отсутствие зрительного контакта.
– Что вы хотите сказать?
– Велика вероятность, что он аутист.
– С ним все будет хорошо?
– Не знаю.
– Что можно сделать?
– Не знаю.
– Что мы можем сделать дома?
– Не знаю.
Ответов не было. Зато после каждого обследования врачи рекомендовали пройти еще одно. Это снова занимало шесть недель, и мы снова не могли думать ни о чем другом.
В конце апреля, после трех месяцев ожидания, мы прошли очередное обследование и пришли на прием. Врач тщательно изучил полученные результаты и посмотрел на нас.
– Мы, похоже, ошибались, – сказал он. – Маловероятно, что Райан аутист. Тем не менее у него есть некоторые аутистические наклонности.
– Что это означает?
– Возможно, у него общее расстройство психологического развития.
– С ним все будет хорошо?
– Не знаю.
– Что мы можем сделать?
– Не знаю. На данный момент я могу предложить вам пройти еще одно обследование: специализированную проверку остроты слуха. Нужно убедиться, что он правильно слышит звуки.
Очередной месяц ожидания. Очередная волна беспокойства. Очередное обследование. Очередной прием у врача.
– Мы, похоже, ошибались, – сказал он. – У Райана не общее расстройство психологического развития.
– Тогда что с ним?
– Райан глухой.
Мы пристально посмотрели на врача.
– Почему же он оборачивается, когда включается кондиционер?
– Правда? Тогда ему нужно пройти еще одно обследование.
Обследования – вот и все, что рекомендовали врачи.
Райану проверили внутреннее ухо. Месяц спустя мы снова сидели в кабинете врача.
– Вы правы, Райан слышит, – сказал он.
– Тогда что с ним?
– У вашего сына серьезная задержка развития и синдром дефицита внимания.
– У него нет задержки развития, – возразил я. – Он умный. И все помнит.
Не зная, что делать, врач порекомендовал еще одно обследование.
На очередном приеме он снова заговорил об аутизме, на этот раз классифицируя его как умеренный. А на следующем приеме вернулся к диагнозу «общее расстройство психологического развития».
Иными словами, никто не знал, что с нашим сыном. Никто не мог сказать нам, что делать. Никто не мог сказать, что будет с Райаном. Никто не говорил нам ничего.
Кэт гораздо сильнее, чем я, переживала этот тяжелый период походов по врачам. Пока я работал, она водила Райана с одного обследования на другое. По вечерам, пока я писал книгу, она занималась детьми. Когда мне удавалось урвать немного свободного времени, я читал о детских нарушениях развития. Я прочел одну книгу, другую, третью… Через несколько месяцев я прочел уже около сорока книг, затрагивающих вопросы всевозможных нарушений развития, и пару сотен врачебных заключений, предписывающих различное лечение. Настала моя очередь пытаться разобраться в сложившейся ситуации, изучить неведомое и как-нибудь научиться понимать сына. Я искал то, что натолкнет меня на правильный ответ.
В конце августа Райану исполнялось три года. Последнее обследование показало исключительно малый, практически нулевой прогресс – теперь у Райана был уровень развития не четырнадцатимесячного ребенка, а пятнадцатимесячного.
В общем, после восьми месяцев хождения по врачам, после десятков тестов и обследований Райан еще сильнее отстал в развитии от своих сверстников. И он до сих пор не говорил.
* * *
Невзирая на все треволнения, я продолжал работать фармацевтическим представителем, а в июне сел за второй роман. Работая по вечерам и черпая вдохновение в борьбе моего отца с горем, я начал «Послание в бутылке». Работа над ним стала для меня отдушиной.
Все нелегкие месяцы 1996 года я часто общался с Микой. Лишь ему я доверял свои страхи, и он всегда меня выслушивал. В его жизни тоже происходили перемены – в апреле 1996 года он сообщил мне, что бросает работать риэлтером.
– Подумываю купить бизнес.
– Какой?
– Производство систем хранения для гардероба, гаража, дома и офиса.
– Ты в этом разбираешься?
– Ничуточки. Но владелец бизнеса пообещал меня научить.
– Рад за тебя.
– Вот только…
– Что?
– Займешь мне денег? Верну через несколько месяцев.
Он назвал сумму, и я согласился, почти не колеблясь.
