Хоббит открыл глаза. Ветки почти прогорели, по углям пробегали крошечные язычки пламени. Над головой перекликались голоса неведомых птиц, звёзды мигали в разрывах призрачно-светлых облаков. Фолко обошёл кругом их небольшой лагерь. Кхандец Рагнур спал, растянувшись, точно готовый к прыжку дикий зверь леопард – Фолко видел их в чудом избежавшем разорения замке Этчелиона. И хоббит знал, что проводник тотчас вскочит на ноги, едва заслышится подозрительный шум: треснет в кустах ветка или ветер донесёт чужие голоса. Торин, сын Дарта, тоже спал – то-то удивились бы надменные старейшины Халдор-Кайса, кабы узнали, куда занесло шалопутного подданного! Топор гнома и сейчас лежал под рукой, а губы едва заметно шевелились, произнося чьё-то имя; всегда, все эти десять лет, – одно и то же, одно и то же…
«Этот Свет, он ведь и нас выжигает, – подумал Фолко. – Сколько ещё мы продержимся? Есть ли защита от него? Может быть, старая магия, вроде клинка Отрины? А сколько продержатся все?..»
Он размышлял – а глаза и уши всматривались и вслушивались, ловя шевеленья ночных теней или подозрительный шорох среди мерного дыхания ночного леса. Всё вроде спокойно, но… словно что-то не так. Вроде бы до харадских постов далеко. Погоня? Нет…
После того, как они потеряли Эовин во второй раз, Фолко перестал доверять себе. Как они могли прозевать погоню, дать подобраться так близко? Ну и что, что Тубала – да хоть бы все рати Дагор Дагоррата выстроились перед ними, нельзя было терять бдительности!.. А теперь вот тащатся наудачу за караваном рабов вместо того, чтобы идти на Юг, к страшному Свету – или на Север, к Эодрейду, сохраняя остатки чести…
К Эодрейду, к дружинам Морского Народа, к ордам ховраров, хеггов и хазгов, готовых сойтись в кровопролитной битве, где не будет ни побеждённых, ни победителей.
Полно, оборвал он себя. Откуда тебе это знать наверняка?..
Но если всё так… Хоббита прошиб холодный пот.
Потому что это было бы страшнее, чем Саурон. Страшнее, чем Олмер – тот, случись ему победить, непременно пошёл бы путем Ар-Фаразона Золотого, последнего нуменорского владыки. Наверное, страшнее, чем даже Моргот, Великий Враг… Все они были живыми, желали злого, но понятного, а Свет… Свет нёс одну только ненависть.
Фолко с досадой ударил себя кулаком в ладонь. Опять, как во дни Погони за Олмером, – серая мгла перед взором, неизвестность, неверность. Хоть руби её мечом, хоть пронзай стрелой – всё бесполезно.
Остаётся только одно – идти вперёд, пусть наугад, пусть ошибаясь, но вперёд. К Свету.
Великие Степи, дорога от Цитадели Олмера на юг, 8 августа 1732 года
Выносливая лошадка неспешно рысила вперёд – по беспредельности великих истерлингских степей. Слишком многие ушли из этих мест в поисках лучшей доли на Запад под знамёнами короля Олмера; назад же мало кто возвратился. Большинство уцелевших осели в Арноре, основав новое королевство. Родичи их потихоньку тоже перебрались на Закат, а оставшихся здесь, верных дедовским обычаям, осталось слишком мало, чтобы степь вновь темнела бы от бесчисленных табунов. Стоянки попадались редко, ещё реже встречалась на них молодёжь. Старики, хоть и не обделённые добычей, смотрели на гостя хмуро, едва-едва цедя сквозь зубы положенные законом гостеприимства слова. И это притом что каждый в этих краях знал странника.
Горбуна Санделло.
Его боялись. Молва летела, далеко обгоняя старого воина. Ему уступали лучшее место в шатрах. И сам он, раньше умевший спать на любом холоде и ветру, волей-неволей тянулся теперь к теплу.
Он почти ничего не говорил. Молча принимал угощение, и казалось, не задевают его ни колючие взгляды, ни дерзкие слова – на самом пределе дозволенного древним обычаем. Он лишь клал поперёк колен длинный меч в шершавых древних ножнах – а за спиной у горбуна оставался намертво притороченным другой клинок, плотно закутанный в серые тряпки.
Иногда он останавливался на вершине какого-нибудь холма и надолго замирал, вглядываясь в горизонт на севере. Но ничего, кроме травяного моря да неба, что сливалось там, в заокраинной дали, с Великой Восточной Степью, он не видел. Порой можно было разглядеть немногочисленные фигурки всадников, всегда обременённых вереницами вьючных лошадей или даже высокими телегами – истерлингский род перебирался на новое место. Кто поверил бы, что ещё совсем недавно из этих мест выплеснулась всесокрушающая волна нашествия, опрокинувшая и похоронившая под собой казавшиеся вечными закатные державы?.. Да и то сказать, Гондор-то так до конца и не добили…
Стоянку истерлингов удавалось отыскать не каждый вечер, и тогда горбун, кряхтя, устраивался на ночлег в каком-нибудь укромном распадке или заросшей балке, чутьём, что не уступало звериному, безошибочно отыскивая воду. Он шёл одвуконь; напоив лошадей, быстро ел, что придётся, из запасов, не разводя костра. Нестреноженные кони охраняли хозяина лучше самых свирепых сторожевых псов.
Тьма откатывалась под ливнем солнечных стрел – но ещё раньше Санделло забирался в седло. На бледном лице горбуна живыми были одни лишь глаза. Всё остальное – неподвижная, мёртвая маска. Он не улыбался. Его не радовала ни зелень равнин, ни посвист мелких птах, ни катящиеся под ветром волны травяного моря. С годами горбун ещё больше высох, щёки ввалились, нос заострился; на голове – одна лишь седина, да и той, смешно сказать, почти не осталось. К честным боевым шрамам прибавились морщины; старик стариком, такому только и сидеть на тёплой кошме да шевелить беззубыми дёснами, перетирая поданную женой младшего внука кашу…
И мало кто знал, что взор горбуна так же остр, как и в дни молодости. Что руки его, ни единого дня не знавшие праздности, с лёгкостью разогнут подкову, свернут трубочкой монету, завяжут узлом гвоздь; что метательный нож попадает в узкую прорезь шлема с двадцати шагов; и что за десять лет, минувших после гибели Олмера, горбун Санделло ни разу не был побеждён. Никем и никогда. Кроме… кроме тех троих, но об этом лучше не думать.
«Олвэн… Мы ещё встретимся, повелитель. Ты справишься со всем и без меня. Мы встретимся – но потом…»
Санделло ехал на юг. Один. Но – с двумя мечами.
Он ехал слушать Тьму.
Юг Харада, граница лесов, вечер 9 августа 1732 года
– Хорошо идут, – укрывшись в зарослях на краю дороги, Фолко, Торин, Малыш и Рагнур глядели вниз, где, ныряя в длинную выемку, тянулся на полдень харадский тракт.
Коней спрятали в неглубоком, густо заросшем овражке.
Тракт заполняли сейчас унылые серо-коричневые вереницы невольников; по краям дороги шагом шли кони тхеремских конвоиров.
– Чего ж тут хорошего? – буркнул гном. – Ясно, их на убой гонят, зачем ещё-то?
– Харадримы, конечно, дрянь-человеки, но деньги считать умеют. Уж коль они столько золота на этих невольников выкинули, так неужто лишь затем, чтобы в расход пустить?
– Могут в жертву принести, – Фолко не отрывал взгляда от дороги, от медленно шагавших серых шеренг. – Если вспомнить Нуменор и чем там Саурон занимался.
