– Но если Силы Мира послали тебя добыть это, – продолжал размышлять вслух принц, – и ты преуспел, то что же дальше?
– Дальше? – Олмер лежал, по-прежнему не открывая глаз, дыхание его было хриплым. Рядом с ним, болезненно морщась, присел Рагнур, держась за туго забинтованное плечо, откуда эльфы вырезали угодившую в мякоть стрелу. – Не ведаю, досточтимый эльф. Память моя этого мне пока что не отдала. Держит, зараза, словно скупердяйка какая.
– А ты сам, Злой Стрелок? – вдруг проговорил Торин. – Ты сам, Олмер Великий, вернувшийся из-за грани Смерти, что доселе удавалось одному лишь Берену Однорукому?
– Я не «вернулся», гноме, – покачал головой бывший Король-без-Королевства. – Меня вернули. Подобно вещи, для практического дела. Как только дело будет сделано… – он слабо шевельнул свободной рукой. – Но я его сделал. И… было хорошо увидеть ещё раз весь мир, всех вас. Да, вас тоже, досточтимые Авари. Тебя, Торин, тебя, Малыш. В особенности – тебя, Фолко Брендибэк, мой долг тебе пока что не оплачен. Тебя, Санделло, старый и вернейший друг. Тебя, Эсси, дочурка. Жалко, Олвэна нет.
Тубала громко всхлипнула.
– Что же ты станешь делать с этим… Адамантом, Олмер?
Угол рта у Злого Стрелка дрогнул, приподнялся. На лицо вернулась знакомая ухмылка.
– Если он им так нужен – они не должны его получить. Эта сила куда злее назгульих колец, которые я собирал в своё время.
– Злее?
– Злее, хоббит, злее. Она и впрямь как солнечное пламя над раскалённой пустыней, где нет ничего живого, один песок. Остатками дарованного мне я ещё могу держать его в узде. Но недолго, очень недолго. Потом огонь вырвется на свободу и… хорошо, если мы просто перережем друг другу горла. Если эта сила настолько зла – мы должны устранить её из мира. В конце концов, у нас есть Солнце, Луна и звёзды.
– Ородруин, – вдруг сказал хоббит.
– Ородруин, – кивнул Олмер. – Меня послали добыть Адамант. Дальше… дальше туман. Но я не игрушка Валар, я человек! И я говорю – этому свету не место здесь.
– Не место, – кивнул Фолко.
– Согласен, – склонил голову принц Форвё.
– Лучше и не скажешь, – развёл руками Малыш.
– Хотелось бы с ним совладать, конечно, – задумчиво проговорил Маэлнор. – Доставить умельцам Срединного Княжества… но – нет. Слишком опасно. Слишком могущественно. Я тоже скажу – в Ородруин.
«В Ородруин, – неожиданно согласился незримый Ангмарец, возникнув подле хоббита внезапно, так, что тот едва не подпрыгнул. – В Ородруин. С этим никому не совладать, ни нам, ни волшебникам-людям, ни чароплётам-эльфам. А бед может наделать множество. В Ородруин!»
Олмер внезапно дёрнулся, глаза его резко раскрылись, он уставился куда-то в темноту за плечом Фолко.
«Ухожу, – предупредил Ангмарец. – Но мы ещё встретимся, невысоклик…»
– Тогда в путь, – решительно сказал Санделло. – В путь, как только наши раненые смогут его продолжить.
Эпилог
Побережье Западного Харада, август – сентябрь 1732 года
…Когда Миллог оставил позади страшный Гондор, от него прежнего осталась одна лишь тень.
Позади бесплодные, выжженные земли между Андуином и Харненом, где в зарослях безраздельно властвовали шакалы. Позади Умбарский залив и гордая крепость в кольце неприступных стен. Позади харадские охотники за рабами, их ловчие соколы и своры псов-ищеек.
Миллога, никогда и не помышлявшего ни о каких странствиях, как видно, хранила сама всемогущая Судьба. Он избегал одну опасность за другой, даже и не подозревая о них, привыкнув слепо доверять инстинкту пса, своего верного поводыря. Хотя Миллог и клятвенно пообещал собаке кормить её до самой смерти и никогда не утруждать работой, пока что выходило совсем по-иному. Именно пёс отыскивал пропитание в этих небогатых добычей местах, честно делясь с ховраром пойманным зверьём.
Миллог, в свою очередь, пытался ловить рыбу, и снасти не всегда оставались пустыми.
Человек и пёс по-прежнему обыскивали каждый клочок берега. Разумеется, над их старанием посмеялся бы любой здравомыслящий – ну не бред ли, искать в Хараде тело утонувшего на Энедвейтском Взморье!
Но для Миллога, похоже, эти соображения ничего не значили. Сам он ни о чём подобном не задумывался; а пёс, если и задумывался, – то не умел говорить.
В тот день он решил остановиться.
– Место вроде бы рыбное, – втолковывал Миллог с осуждением глядящему на него псу. – Что есть-то будем? Второй день никакой охоты…
Пёс жалобно скулил, всё время косясь на море. Спокойное, синее, тёплое – оно нежилось себе под солнечными лучами. По невесть откуда взявшимся соображениям Миллога, погода и место как нельзя лучше подходили для рыбной ловли; а пёс, хоть и мог бы поспорить, увы, довольствовался лишь лаем и визгом. Повернувшись к морю, он глухо рычал, оскалив зубы и вздыбив шерсть.
– Слушай, да что это с тобой? – удивлялся Миллог. – Такое место славное… Вода рядом, и тенёк, и всё такое; отдохнем, а завтра дальше двинемся!
Пёс схватил Миллога зубами за одежду, потянув прочь, подальше от берега, но было уже поздно.
Горизонт внезапно потемнел. Там, на самом краю воды и неба, родилась узкая туманная полоска – словно облачко решило придержать свой бег и отдохнуть на водной глади. Правда, облачко это почему-то стало очень уж быстро расти, приближаясь, и спустя совсем немного времени во всей своей грозной красе показалась исполинская зеленоватая волна – казалось, до самого неба.
Миллог окаменел. Пёс в ужасе заметался по берегу; но потом, бешено рыча, намертво встал возле ног ховрара, показав внушительные клыки. Он был готов к бою.
Миллог же стоял, выронив немудрёную снасть и широко разинув рот, парализованный ужасом, – исполинская волна, несущаяся к нему, должна была смести всё на своем пути; укрыться на низком, пологом берегу негде.
Однако вскоре стало ясно, что накатывающаяся водная громада не собирается тратить силу зря, смывая в Великое Море жалкий мусор. Она мало-помалу теряла быстроту и напор, гребень её опускался – и вместе с ним замедлял ход дивный белоснежный корабль под странными косыми парусами, очень напоминавшими развёрнутые крылья готового взлететь лебедя. Нос корабля был выгнут подобно шее гордой птицы, навершие украшала лебединая же голова.
Волна разглаживалась, чудесный корабль замедлял свой бег, явно стремясь пристать к берегу.
Пёс в ногах у Миллога уже не рычал. Просто стоял, готовый биться до последнего и встретить смерть как подобает воину – лицом, а не спиной.
Волна тем временем совсем исчезла – словно и не было никогда грозного вала, мчащегося к берегу, точно сам Ульмо.
Дивный корабль замедлил ход. Немного не доходя до берега, он остановился, с лёгким плеском упали якоря. Казалось, от белых парусов и бортов исходит мягкое сияние, заметное даже сейчас, ярким безоблачным утром. Небольшая серая лодочка летела по водной глади, словно невесомая пушинка; двое гребцов на носу и на корме едва-едва шевелили длинными веслами. Кроме них, в лодке сидели ещё двое – в лёгких накидках с капюшонами, защищавшими от яростного южного солнца.
