– Понятия не имею. Только за грибами надо идти в лес, а не сидеть дома и гадать, найду – не найду.
– Логично, – кивнула Анжелика.
Зиганшин спросил насчет трудовой деятельности Дымшица и Рогачева, но Ямпольская с тяжелым вздохом призналась, что не знает, за что там можно зацепиться. Даже если не учитывать, что работники культуры в основном ребята травоядные, тихие и уничтожают конкурентов с помощью бумаги, а не оружия, все равно, как она ни старалась, не смогла найти даже намека на мотив. Константин Иванович коллег не подставлял, никому кислород не перекрыл, и все его немногочисленные аспиранты вполне успешно защищались. Он не валил студентов на экзамене, наоборот, слыл либеральным преподом, у которого всегда можно ликвидировать «хвост». Дымшиц был чуть построже, но тоже не лютовал, единственным человеком, пострадавшим от его научной принципиальности, оказался лучший друг Рогачев.
Впрочем, коллеги в один голос утверждали, что Константин Иванович не обиделся на Давида Ильича за излишнюю придирчивость, а, наоборот, отнесся к ситуации с доброй иронией. Кому-то удается подняться благодаря собственным достижениям, а кому-то приходится для этого наступать на других, дело известное. Рогачев – ученый с мировым именем, популярный автор, в его случае титул доктора наук ничего не значит, а Давиду надо как-то потешить самолюбие. «Немножко покуражится и пропустит, – смеялся Рогачев, – главное, чтобы я сам окончательно не потерял интерес к этому проекту».
Завистники у Рогачева были, как у любого успешного человека, но настоящих врагов он, похоже, не нажил.
– Может, какой непризнанный гений подсуетился? – вяло предположил Зиганшин. – Типа Рогачев – знаменитый писатель, а я в заднице сижу.
– Ну, родной, Константин Иванович у нас все-таки не Гарри Поттер, – фыркнула Анжелика, – но эту тему я тоже прокачала, будь спокоен. В редакции сказали, что он был слишком самобытный автор и прямых конкурентов не имел.
– Откуда они знали?
– Смотри, – Анжелика, не спрашивая, налила ему еще чаю и положила огромный кусок пирога, – мы с тобой, допустим, пишем детективы. Ты автор, и я автор. Только у меня миллионные тиражи и слава, а твои пять книг пылятся где-то в углу и сто лет никому не нужны.
– А чего это у тебя деньги и слава, а я лох? – вдруг обиделся Зиганшин.
– Для наглядности. В общем, ты страдаешь, а потом вдруг решаешься. Может, чувство справедливости тебя заело и обида за настоящую литературу, или ты из чисто практических соображений хочешь устранить конкурента, но суть в том, что ты убиваешь меня. Так вот у Рогачева была совершенно иная ситуация. Он выдавал уникальный продукт. Никто больше не предоставлял таких увлекательных литературоведческих историй, понимаешь? Он создал уникальный бренд на пустом месте, никого не подвинул и не обошел.
– Этого никогда нельзя утверждать с гарантией, – вздохнул Зиганшин, – просто пока у нас нет резона думать иначе. Может, хитрый преступник сначала в стол накатал сто книг а-ля Рогачев, а потом раз – и освободил себе нишу. Редакция горюет, а он такой: «Граждане, без паники! Вы хочете песен? Их есть у меня!»
Анжелика сочувственно покачала головой:
– Ты устал и осовел от моей лапши, вот и лезет в голову всякое. Знаешь, что, родимый, поезжай-ка ты спать, а завтра на свежий ум подумаем.
Зиганшин поднялся.
– Слушай, Анжел, а что там со спекуляцией? – спохватился он на пороге. – Появилась какая-нибудь ясность?
Ямпольская поморщилась:
– Ой, не спрашивай! Всю голову уже себе сломала, и так и не придумала, как подступить. С чего начать-то?
– С выяснения девичьей фамилии Риммы Семеновны.
– И то правда. Но я как подумаю, что надо в архив идти, и не с конкретным запросом, а принеси то – не знаю что, так тошнит прямо. Маргариту я пока трогать не хочу, все-таки она у нас еще под подозрением, да и не станет она чернить покойницу-мать, обеспечившую ей царскую жизнь. Вот внук – уже другое дело, тем более внук, обойденный наследством. Родной, а может, ты поговоришь с Дымшицем? Так, знаешь, по-мужски, по-свойски?
– Да я не пью, – усмехнулся Зиганшин, – какие свойские разговоры. Но допросить могу, почему нет.
– Вот и отличненько! Только лампой ему в глаза особо не свети, наоборот, так деликатненько потрогай за влажное вымя.
– Фу!
– И лучше на его территории. Типа ты начальник, взял дело на контроль, хочешь знать, нет ли у глубокоуважаемого профессора претензий к работе, в общем, такое… Интеллигентные люди любят, когда их уважают больше других. И, кстати, обычно чтут свои корни, так что бабушкину фамилию он точно знает.
– На одном архиве сэкономим, – кивнул Зиганшин, – как минимум. А там как знать, может, он и вломит нам старушку.
Кроме коробок с вещами, Анжелика сунула ему еще оставшийся кусок своего пирога изрядного размера и банку морошкового варенья. Зиганшин обещал алаверды в виде сухих грибов и поклялся, что завтра же договорится с Давидом Ильичом.
* * *
Проснувшись, Маргарита затаилась в ожидании ужасов похмелья, которого никогда раньше не испытывала, но утро оказалось совершенно обычным. О вчерашнем напоминала только легкая сухость во рту, и та быстро прошла, как только Маргарита выпила утренний кофе. Увидев на тумбочке Костину книгу, Маргарита отшатнулась от нее, как от змеи.
Вчера она дала себе зарок: как только очухается, сразу откроет свою диссертацию, статью, что послала редактору, книгу «Жертва героя» и тщательно сравнит все три текста. Правда, Маргарита надеялась, что тяжелое похмелье даст ей отсрочку минимум в один день…
Она встала и принялась за уборку, действуя тщательнее и медленнее обычного.
«Глупость несусветная все эти редакторские инсинуации! – пыхтела Маргарита в такт своим движениям, надраивая ванну. – Слишком уж он щепетильный, если общая тема и общая идея, это ничего еще не значит… а если вдруг он и окажется прав, все равно я только записывала. Жена Льва Толстого тоже сто раз переписывала «Войну и мир», но не обвиняла своего мужа в плагиате! Если бы только вспомнить, как Костя мне диктует… Хоть одно предложение…»
Она протерла до блеска зеркало в прихожей – последнее движение в уборке. Так, какие еще у нас есть срочные дела? Не мешает возобновить запас круассанов. В морозилке, правда, еще куча, потому что она давно их не ела – казалось глупым гонять целую духовку ради одной несчастной булочки, но запас должен быть.
И мука если долго стоит, нехорошо, не говоря уже о масле.
Телефон молчал неделями, поэтому естественно, что подал голос именно в тот момент, когда руки Маргариты были по локоть в тесте. Почему-то она сильно испугалась, что абоненту надоест ждать, и стремительно обтерла пальцы фартуком, чего раньше никогда не делала.
– Привет, – сказала Лена Сиваева, – как ты? Сегодня же сорок дней…
– Вчера.
