Мне было хорошо, и всё же я с грустью подумал, что на самом деле никогда бы не решился на такое путешествие. Мне было достаточно о нём мечтать. Я ведь и жить-то по-настоящему не хочу – хочу быть старым и вспоминать ушедшие годы. Эшли спросила, о чём я думаю, и я все эти мысли произнёс вслух. Добавил, что и любить по-настоящему не хочу – хочу вспоминать о любви, как это делал Маккьюэн.
Эшли толкнула меня в плечо и заявила, что я сам себя запутал:
– Тут всё проще! Тебе сейчас нравится думать о себе старом, думающем о своей прожитой жизни.
– Ты называешь это «проще»?
– Я к тому, что тебе хочется и жить, и любить. Просто сейчас ты не можешь вот так, на всю катушку сделать то, о чём мечтаешь, вот и оплакиваешь это старческими слезами – будто отчасти переживаешь всё это по-настоящему, а заодно находишь причину ничего по-настоящему не делать.
– Ты сама-то поняла, что сказала? – с улыбкой спросила Крис. – Ты что-нибудь понял?
– Понял, – с серьёзным видом кивнул Мэт. – Она сказала, что знает о том, что он знает, чего хочет, потому что они оба давно об этом знают, хотя узнали это только сейчас и оба этого хотят.
Эшли не обратила на них внимания. Мы с ней ещё какое-то время поспорили, потом окончательно запутались, смешав и прошлое, и будущее, и то, что было, и то, чего не будет.
Когда я закурил, Крис сказала, что в машине курить нельзя, но, когда я затушил сигарету, Крис сама закурила и нашла всё это очень забавным. На самом деле ничего забавного в этом не было, но мы опять смеялись, курили все одновременно, и пепел разносило по салону, и Крис крикнула, что заставит нас всё убирать, но была довольна поездкой, а про университет уже не вспоминала. Чикаго остался позади. С ним исчезли его тревоги и его картонное небо. Мы поднимались на север, и нам было хорошо.
Заиграл бодрый, но неисчерпаемо однообразный Лайтфут, и мы притихли. Впрочем, однообразность и прямолинейность Лайтфута не мешали слушать его песни бесконечно долго, да и мы уже молчали совсем не так, как в Чикаго, – теперь мы молчали вместе, так что настроение оставалось хорошим, но смех сменился сонливостью, и все, кроме Крис, решили вздремнуть. Крис явно не отказалась бы тоже поспать, но не сказала по этому поводу ни слова, просто смотрела вперёд, на дорогу, иногда сверялась с картой и слушала, как Лайтфут поёт свой «Early morning rain».
Выныривая из дрёмы, я приоткрывал глаза и видел, как вдоль дороги текут города и совсем мелкие поселения с крохотными домами, будто вырезанными из рекламных щитов и расставленными по обочине вместо унылой череды деревьев. Мелькали мотели, моллы, кафетерии, синие и зелёные щиты с указателями и надписями. Блестели озёра, а по узким дорожкам катились велосипедисты. Я даже не знал, где именно мы едем, но спрашивать об этом Крис не было никакого желания, и я опять проваливался в полумрак сна, а открыв глаза, видел только серые поля и голые, будто ощипанные, но всё же по-осеннему красивые кусты.
Проснувшись в очередной раз, я только заметил, что Гордон Лайтфут давно сменился Нилом Янгом, чей слабый голос был едва различим на фоне гудящего двигателя. Крис о чём-то говорила с Мэтом. Эшли спала, но ей было неудобно – она то и дело принималась ворочаться, пыталась получше пристроить голову. А за окном серое полотно полей выкрасилось в изморозь, блестело на солнце и от этого казалось покрытым не травой, а бирюзовым мхом или чем-то подобным.
Эшли наконец открыла глаза. Не размыкая губ, зевнула – сладко, протяжно, до дрожи. Затем хмуро посмотрела на меня из-под сбившихся волос, будто я был виноват в том, что ей никак не удаётся найти удобное положение. Наклонилась, чтобы снять кроссовки, и с ногами забралась на сиденье, при этом спиной упёрлась в меня, а голову склонила в промежуток между подголовниками.
Не могу сказать, что мне было удобно, приходилось твёрже держать левое плечо, но тогда это не имело значения. Я только протянул руку, чтобы коснуться её волос. Эшли не сопротивлялась, и я уже смелее погладил её шею, и никогда прежде я не испытывал такой нежности, такого желания охранять чей-то покой. То, какой Эшли была худенькой, лёгкой, то, как она вся притулилась ко мне и сколько в этом незначительном прикосновении было тепла и уюта, показалось мне достойным лучших текстов Маккьюэна, и я удивился, почему во всех этих песнях, где так много поют о дороге и любви, никогда не говорят, до чего приятно вот так сидеть, прижавшись друг к другу, забывать о мире вокруг, а главное – не желать ничего большего.
Я опять уснул, а когда проснулся, за окном уже появились высокие здания. По улицам шли люди в тёплых ботинках, пальто и меховых наушниках. Я, конечно, знал, что мы отправились на север, что на календаре – зима, но не ожидал, что смена погоды будет настолько стремительной, ведь в Чикаго я мог ходить в одной футболке, а тут не отказался бы от свитера и шапки.
Голова Эшли лежала у меня на коленях, а Крис иногда с улыбкой поглядывала на нас в зеркало заднего вида, и я был благодарен ей за эту улыбку.
– Висконсин, – сказала Крис.
– Я догадался.
– У тебя есть свитер?
– Нет.
– Напрасно.
– А у тебя?
– У меня есть машина.
– Понятно…
Вместо того чтобы смотреть в окно, изучая новый для меня штат, я смотрел на Эш. На её короткие цветные носки, на тонкие запястья, едва прикрытые рукавами клетчатой рубашки, на мягкий покатый подбородок – он был такой аккуратный, маленький, что казался детским.
Я постарался бережно оправить волосы Эшли, но стоило к ним прикоснуться, как она открыла глаза.
– Привет. – Эшли была всё такой же сонной, будто и не спала вовсе, но посмотрела на меня с улыбкой.
– Привет, – усмехнулся я.
Эшли потянулась – я почувствовал напружиненность её тела. Одним движением смахнула с лица волосы, но не стала затягивать их в хвост, да и вообще не стала подниматься. Только закинула одну ногу на другую – пальцами теперь касалась окна. Достала телефон. Так и лежала головой у меня на коленях, что-то писала в телефоне, а я запоминал каждую связанную с ней деталь, будто должен был впоследствии по ним перед кем-то отчитаться.
В Милуоки остановились перекусить и первым делом переоделись во всё самое тёплое из того, что оказалось в наших вещах. Мы с Эшли натянули толстовки с капюшонами и синей эмблемой университета, Мэт надел флисовую рубашку с замшевыми налокотниками, а Крис нашла в багажнике древнюю, растянутую в рукавах розовую кофту с вышитым блёстками Микки-Маусом – с учётом фиолетовых «найков», тёмно-синих лосин, бордовой юбки ниже колена и коротко стриженных, таких же бордовых волос выглядела она, как и всегда, довольно необычно. Картину дополняли браслеты, красная помада и сложный пирсинг в ушах. Мэт шёл рядом с Крис и явно любовался тем, как она выглядит, а я должен был признать, что, несмотря на разницу в росте, они неплохо смотрятся вместе.
В кафе оказалось людно, и мы не сразу нашли себе местечко, а когда нашли, выяснилось, что из еды тут подают только блинчики, и я предложил поискать что-нибудь ещё, но все запротестовали, заверив меня, что блинчики – это не так уж плохо.
