Моим бездомным оказался Джим. Мужчина лет пятидесяти. На первый взгляд – здоровый, не сумасшедший. И одет нормально. Даже не верилось, что он бедняк. У него было куда больше опыта во всех этих мероприятиях, чем у меня, поэтому он сам начал разговор. Навалил себе на тарелку побольше сладкой картошки и сосисок, залил всё это кетчупом и первым делом рассказал, как умерли его родители. Сходив за добавкой – ел он довольно быстро, – сказал, что дом пришлось продать за долги, а без образования он не смог подыскать себе работу и вот уж двадцать четыре года живёт под этим самым мостом. У него тут есть своё местечко, за которое три раза пришлось драться.
– Я бы тебе показал, у меня там всё неплохо. Только вам нельзя так далеко ходить.
Джим лучше меня знал все правила, так что я мог расслабиться. Хотя, в общем, не отказался бы посмотреть, как он живёт. Джим сходил за газировкой, а я неспешно доедал тушёные овощи и думал, что у Джима свежее лицо и никаких следов алкоголя или чего-то подобного. Да и вообще, все бездомные тут были какие-то свежие, опрятные. Разве что два чернокожих старика были одеты в явно потрёпанные драповые пальто, но даже они выглядели скорее бутафорскими бездомными из какого-нибудь фильма, чем настоящими бедняками, вынужденными круглый год скитаться по улицам и просить милостыню.
Наевшись, Джим с улыбкой сказал, что хочет однажды уехать поближе к Техасу:
– Там потеплее. Мне в Чикаго нравится, но зимой тут, знаешь, прохладно, когда спишь под мостом.
Потом он рассказал, что в прошлом году его лучший друг так и сделал – уехал в Даллас, и Джим теперь надеялся к нему присоединиться. А я спросил Джима, читал ли он Керуака. Джим сказал, что слышал об этом авторе, но не более того. Я сказал, что ему непременно стоит прочитать «В дороге», и тут же отругал себя за глупый совет. Кому-кому, а Джиму едва ли был смысл читать эту книгу. Теперь я окончательно сник и мог только порадоваться, что Джим лучше меня исполнял свою роль – продолжал со мной общаться, хотя и поглядывал на меня с некоторым разочарованием, будто актёр на сцене, убедившийся, что его партнёр – бездарь, но вынужденный держать марку, чтобы окончательно не испоганить весь спектакль.
Джим сказал, что постарается не забыть имя автора, что он раз в неделю ходит в бесплатную библиотеку и там читает книжки про космос. Я сделал вид, что мне это интересно, хотя в общем-то сам факт, что бездомный ходит в библиотеку и читает что-то там про космос, меня удивил. Джим начал рассказывать мне про сложности перелёта на Марс, про реликтовое излучение и про то, с какими трудностями столкнутся первые переселенцы, когда прилетят на Красную планету. Меня это развеселило, потому что Джим с восторгом просветителя рассказывал самые обычные факты из школьной программы, делиться которыми постеснялся бы даже девятиклассник.
Тут я вспомнил вечер у Дайверов из «Ночь нежна» и решил, что сейчас самое время сыграть любознательного невежду, чтобы подарить Джиму «миг вожделенного превосходства». Я даже представил, что говорю с Макиско – каким он мог бы стать, если б оказался на улице. И всё пошло куда веселее. У нас получился настоящий разговор, каким он был запланирован организаторами благотворительного ужина. К девяти вечера почти все бездомные разошлись, а Джим, давно управившись с едой и влив в себя не меньше пяти стаканов газировки, продолжал увлечённо рассказывать мне про линии на Марсе, которые так похожи на гигантские оросительные каналы. Я заметил, что Эшли и Мэт с улыбкой поглядывают на нас, и надеялся, что они присоединятся к этому спектаклю, но к нам никто не подходил, потому что считалось, что у меня с Джимом получилось «найти контакт» – то, к чему так призывала женщина с тяжёлой причёской из африканских косичек.
Наконец я изобразил удивление, когда услышал, что на Марс нужно лететь в тот период, когда он находится на одной с нами стороне от Солнца, и на этом Джим, очень довольный собой, сказал, что должен идти. Странно, но под конец я понял, что по-своему получаю удовольствие от нашего разговора. И моё притворство уже не казалось чем-то смешным. Я всё сделал правильно.
Мне захотелось что-нибудь подарить Джиму. Несмотря на запрет, у меня был с собой кошелёк, а в нём, в кармашке для мелочи, лежала юбилейная десятка с Гагариным. Остальные монеты я уже раздарил, а эту почему-то оставил и, когда вспомнил о ней, чуть не подпрыгнул на месте – понял, что лучшего повода подарить её уже не будет. Пришлось на ощупь выковыривать десятку из кармашка, так как доставать кошелёк я боялся. И дело даже не в организаторах, а в том, что сам Джим мог бы подумать, что я решил дать ему денег, это было бы неправильно.
И вот я подарил ему монету и сказал, что на ней изображён космонавт Гагарин. Джим признался, что никогда о таком космонавте не слышал, и я расстроился, потому что подарок уже не выглядел таким удачным. Но когда я объяснил Джиму, что Гагарин первым из людей побывал в космосе, Джим обрадовался и пообещал обязательно что-нибудь прочитать об этом космонавте. В ответ подарил мне бронзовую монетку с дыркой – двадцать пять песет. Сказал, что лет шесть назад нашёл её на дороге под Эванстоном и с тех пор носил на удачу.
Когда мы уже сели в фургон, я сказал Эшли, что всё прошло не так уж и плохо, а на следующее утро я узнал, что женщина с тяжёлой причёской из африканских косичек запретила мне ездить с ними на благотворительные ужины. Кто-то из студентов увидел, как я дал Джиму монету, и рассказал ей об этом. Я нарушил едва ли не главное правило, о котором нам твердили целый час в Уилсон-холле: «Не давать бездомным деньги». И никому не было дела до того, что десять рублей – это как два четвертака, что подарок был символическим. Но я не расстроился, так как всё равно не планировал больше участвовать в таких поездках. А на обеде мы с Мэтом смеялись, представляя, как Джим пойдёт искать обменник, чтобы обменять мою десятку и потом с шумом прогулять её в каком-нибудь баре.
10 ноября
Пролетела ещё одна неделя.
Я почти перестал ходить на занятия. У меня было достаточно времени всё продумать, и я наконец определил план действий. Теперь знаю точную дату, когда всё начнётся.
1 декабря.
Для моего плана, в общем-то, не так важно, куда именно ехать – главное, подальше от Чикаго. Но я боюсь пользоваться автобусами, потому что на автовокзале могут найти мой свёрток. Не хочу рисковать. Ведь там наверняка будут металлодетекторы, полицейские собаки и всё такое. Поначалу эта проблема стала настоящей головной болью, но теперь я с ней разобрался. Всё складывается как нельзя лучше. Меня даже по-своему увлекла проработка плана, я будто стал персонажем какого-то дешёвого триллера. Главное, гнать от себя последние сомнения. Их с каждым днём становится меньше. Я слишком хорошо себя знаю, поэтому всё рассчитал. Теперь даже при большом желании мне было бы трудно отказаться от задуманного.
15 ноября
Первое, что я усвоил в Университете Северного парка, – это то, что каждый день ты должен начинать в чистой футболке. У тебя может быть всего три футболки, не так важно, насколько богатый у тебя гардероб, но ходить ты должен только в чистой и желательно, чтобы от тебя пахло свежестью, то есть ополаскивателем для белья – персиковым, хвойным или каким-нибудь ещё, всё равно. Чёрт возьми, даже Мэкси придерживается этого правила. Моется он нечасто, но рубашку всегда надевает чистую. А мне это поначалу было непривычно. Не то чтобы я был какой-то свиньёй, нет. Но в Москве с этим не было никаких проблем. Можно было ходить в одних брюках и в одной футболке два, три и даже четыре дня, и никому до тебя не было дела, если не считать всяких модников, уверенных, что мир рухнет, если они не появятся в чём-нибудь новом и желательно украшенном яркой надписью. А в Чикаго это оказалось важным. Стиральные машинки в общежитии работают постоянно. Три четвертака – и через полтора часа перекладывай свои вещи в сушилку. И нужно занимать очередь, потому что стирают все и постоянно. Как правило, приносят огромные корзины с бельём; даже не верится, что за неделю можно сносить столько одежды. Потом я увидел, что некоторые из моих соседей полностью переодеваются по два раза в день, и перестал этому удивляться.
