Дернулись, и замерли.
– Что?
Лео не сразу понял, что случилось, продолжил давить на педаль и лишь через несколько секунд сообразил, что гудение прекратилось. Могучий астринг лишь вздрогнул, кашлянул, обозначив, что жив, но не проснулся.
А еще через мгновение погас «дальний глаз».
– Нет. – Мон врезал кулаком по подлокотнику кресла. – Нет! Не может быть!
Но все же он был капитаном, опытным, много повидавшим цепарем, а потому сразу понял, что случилось. И на вопрос:
– Лео! Что с машиной?
Ответил хоть и печально, но уверенно:
– Ахадир блокирует работу астринга.
Грозный помолчал и уныло резюмировал:
– Ядреная пришпа.
– Ничего не получилось, – жалобно протянула Привереда. – Ничего не получилось…
* * *
– Получилось! – Короткое слово прозвучало радостно.
А еще – горделиво. Почти высокомерно.
– Получилось!
Во второй раз восклицание прозвучало еще более весело, а потому никто не обратил внимания на нотки превосходства – немногочисленные зрители понимали, что она имеет право и на высокомерие, и на гордость.
Потому что у нее получилось.
– Ты молодец.
– Просто молодец?
Что за чушь? Никто на свете не смог бы сделать то же самое. Никто!
Одним не хватило бы воли, другим – смелости. Решимости. Одержимости. Упорства. Чего там еще не хватает неудачникам для достижения цели? Силы? Да, силы.
– Я всегда в тебя верил.
«Всегда ли? Сколько было криков, ругани… Сколько раз ты обзывал меня самыми последними словами… Но ведь получилось! Ты был прав. Не позволял мне опустить руки и отступить… Ты все придумал… Нет!»
– Я старалась.
– Я знаю. И я горд за тебя… За нас!
«Ну почему ты не удержался? Почему добавил это противное «нас»? Нет никаких «нас»! Нет! Ты и понятия не имеешь, чего мне стоила победа, к которой ты желаешь примазаться. Через что я прошла, чем пожертвовала… О каких «нас» ты говоришь?»
– О нас узнает весь Герметикон! Наши имена войдут в историю!
«Тщеславие – вот твое имя. Ты рискнул мной, заставил меня измениться, а теперь хочешь забрать себе всю славу? Для твоих приятелей-снобов из ученого мира я все равно останусь лишь приложением к открытию. Инструментом.
Неважно, что ослепительно красива. Неважно, что умна и талантлива. Неважно, что гипнот. Ничего не важно.
Нет. Не для всех.
Есть человек, который видит меня такой, какая я есть. Принимает меня такой, какая я есть. Любит такой, какая есть. Есть человек, который сделал меня такой, какой я теперь стала, за что я ему безмерно благодарна.
Есть человек, который меня любит.
И это не увлеченный наукой отец.
– Белла, пожалуйста, покажи еще раз! Я хочу насладиться нашим триумфом.
Скоро сюда приедут лысые придурки из пыльных академий. Начнут хлопать папашу по плечу и приговаривать: «Ты этого добился, старый хрыч! Ты сумел!» А он, папаша, будет горделиво стоять в центре толпы, красный от коньяка и раздувшегося самомнения. И скажет, что монография почти готова. Обязательно скажет. И добавит, что неоценимую помощь в исследовании оказала дочь. А лысые и пыльные дружки станут вежливо смотреть сквозь нее. И пробубнят, что девочка должна гордиться своим гениальным отцом…
– Белла?
– Конечно, папа.
Она послушно идет туда, где хочет видеть ее отец.
«Но ведь это не все, да, папа? Первыми к нам приедут не замшелые стариканы, бредящие монографиями и упоминанием в истории, а лощеные офицеры из верзийской жандармерии. Им ты обязан всем, папа, им, и никому более. Они добыли для тебя «образцы», они построили этот комплекс и финансировали его все эти годы. Они поверили в тебя, ни в чем не отказывали и придут за призом. Они уже знают, что у меня получилось. Не у тебя – у меня. Но им плевать на разницу, потому что есть результат. И еще им плевать на монографии и упоминание в истории, потому что они знают, что ты для них сделал. Что я для них сделала. Они знают, что такое власть…»
– Невероятно, – шепчет профессор. – Белла, я так горжусь тобой…
Но Белле плевать на его гордость. Она входит в клетку и принимается гладить беспощадных мыров, ластящихся к ней, как послушные котята.
* * *
– Ты уверен, что видел Сферу Шкуровича?
– Ореол, – уточнил Мон. – Его ни с чем не спутаешь.
– Согласен, – кивнул Грозный. – Не спутаешь.
И вновь замолчал, думая о чем-то своем.
Грозный держался уверенно, успокаивал остальных, предложил обсудить ситуацию сообща, высказаться, однако все понимали, что неудача ошарашила адигена. Не могла не ошарашить. Неработающий в точке перехода астринг – нонсенс! Такого прежде не бывало, потому что не могло быть. Силы, которые задействовал загадочный астрелий, разрывали Пустоту, что могло их сдержать? Ответ лежал на поверхности: Пустота. Но значило ли это, что с Ахадира нет обратной дороги?
– А может, астринг поломался? – с надеждой спросила Куга. – Или мы не дошли до точки перехода?
– Точки мы достигли, изображение в «дальнем глазе» было объемным, – угрюмо ответил Мон. – Что же касается астринга, то он не ломается.
– У тебя такой старый цеппель, что может сломаться все, что угодно!
– Астринги не ломаются, – поддержал капитана Грозный. – Это вечные машины. Когда цеппель выходит из строя, астринг переставляют на другой.
– Это ничего не значит!
– Но тогда получается, что мы здесь навсегда, – тихо произнесла Привереда.
– Нет, – успокоил девушку Грозный.
– Почему?
– Потому что слухи на пустом месте не рождаются. Легенды об Ахадире разносят люди, которые здесь бывали. И улетели. И мы обязательно узнаем, как им это удалось.
– Узнаем? – Сидящий за спиной вожака Рыжий выдал короткий нервный смешок. – Как?
Грозный помолчал, после чего спокойно продолжил:
– Если астринг не работает здесь, можно предположить, что он работает в другом месте. И мы это место найдем.
– Как?! – закричала Куга. – Как ты собираешься искать эти места, проклятый адиген?! Как ты будешь их вынюхивать? Я хочу домой! Вы слышите? Я не хочу здесь оставаться!
– Заткнись! – Рыжий вскочил на ноги: – Заткнись!
* * *
