И кажется, что план провалился.
Он должен быть здесь! Должен! Куда он делся? Смогу ли я еще раз собраться? Совесть молчит, но душу все равно царапает легкая, едва различимая тоска. Я ведь не убийца… Мне надо убить человека… Не человека – охранника! Мешающий фактор. Лишнее звено в уравнении. Он не человек.
Пистолетик становится влажным от пота.
Где ты, сволочь?
Вот.
Медленно выходит из туалета, держа в руке свернутую газету. У него нет оружия, оно в кобуре. Он видит… Нет, не меня. Он видит пистолет и ничего больше. Он – мужчина средних лет, наверное, фельдфебель. Я плохо читаю знаки различия, но думаю, что он фельдфебель, потому что у него усы, а все фельдфебели носят усы. Но сейчас это не важно. Фельдфебель видит мой пистолет. А его пистолет заперт в кобуре, и фельдфебель понимает, что не успеет его выхватить. И поднимает руки. Очень-очень медленно поднимает руки, надеясь на то, что я его пощажу. Ему остается только надеяться. Свернутая газета проезжает мимо уха фельдфебеля, и в этот миг он получает пулю. Мой маленький, похожий на игрушку пистолетик кашляет, и слабенькая пулька влетает фельдфебелю в лоб. Удивительная меткость, учитывая, что это дебютный выстрел. Первый в жизни. Первый из тех, что оборвал чужую жизнь.
Фельдфебель грузно падает на пол.
Его больше нет, и нужно забыть его мгновенно. Вычеркнуть из памяти, не позволяя совести пикнуть, а царапающей тоске – поранить душу. Его больше нет. Научный подход: если из уравнения исчезла переменная, о ней забывают.
Навсегда.
Но где второй охранник? Неужели тоже в туалете?
– Майк, что у тебя произошло?
Да, он в туалете. Какие же они кретины!
– Майк!
Если охранник почувствует неладное, он выйдет, готовый к драке, с оружием в руке. Допускать этого нельзя ни в коем случае…
«Открыть дверь!»
Она едва слышно скрипит.
– Майк, это ты?
В мужских туалетах всегда воняет. Какие же они свиньи! Грязные, похотливые свиньи!
«Вторая кабинка от стены».
Он все-таки понял, что дело плохо, этот тупой урод. Второй фельдфебель, отправившийся вонять на пару с первым. Он успел достать пистолет и едва все не испортил. Он ждал, что я распахну дверь в кабинку, приготовился стрелять и сильно удивился, когда слабенькая пулька из моего игрушечного пистолетика пробила ему макушку. Пришлось залезть на унитаз и стрелять из соседней кабинки, но это лучше, чем подставляться под выстрел.
Он успел удивиться?
«Забыть!»
К счастью, связка ключей покоилась на поясе первого фельдфебеля, усатого, и не пришлось обыскивать тупого ублюдка со спущенными штанами – одна мысль об этом вызывала отвращение.
«Забыть!»
Пистолетик исчез в кармане. Связка ключей. Нужная дверь. Справа должна стоять простая и надежная тележка… справа и стоит. Тяжелая. Как же с ней управляются ассистенты? Как-то управляются, для того их и держат.
Тележка мягко катится вдоль длинной комнаты.
«Шаги!»
Нет, не охранников, до смены еще четыре часа, а хлопки игрушечного пистолетика никто не слышал.
Секундная паника исчезла под накатившей радостью: «Все в порядке! Мы вместе! У нас все получится».
– Во дворе тихо.
– Скоро будет громко.
– Ага. Но нас тут уже не будет.
– Надеюсь.
Шесть тяжелых клеток – двенадцать походов по длинному коридору во двор и обратно. Очень сложная задача. Мыры послушны, пойдут сами, но клетки и без зверей тяжелы, заносить их на тележку крайне утомительно, но перевезти мыров без клеток не получится. Никто ведь не поверит, что они послушны и не причинят никому зла…
«Фельдфебель мертв. Два фельдфебеля мертвы».
«Забудь!»
Проклятая совесть. Почему ты до сих пор не сдохла?
– Тяжело?
– Мы знали, что будет трудно.
Да, знали. И еще знали, что должны успеть и уехать, потому что справиться со сменой не получится, а пути назад нет. Путь назад перекрывают три трупа. Через них можно переступить и пойти вперед, но и только. Вперед, не назад. Такая вот у трупов особенность – они перечеркивают прошлое.
– Две!
– Всего две?
«Как же тяжело…»
– Отдохнем?
– Нет, после четвертой.
– Почему после четвертой?
– Потому что остаться должно меньше половины. Так легче.
Клетки тяжелые, непривычные к работе руки уже ноют, но на губах довольные улыбки: все идет, как надо.
– Мы здорово придумали, да?
– Мы отлично все придумали!
Рука мягко скользит по щеке, губы приближаются, и обмен улыбками превращается в поцелуй…
* * *
– Хорошо? – Голос мягкий, рокочущий, по-мужски нежный.
– Да, хорошо…
– Как хорошо?
– Очень… Очень-очень…
Его руки давно под ее одеждой, пальцы скользят по животу, поднимаются выше, прикасаются к груди, чуть сжимают ее, заставляя напрягаться соски. Отпускают на мгновение, после чего сжимают сильнее. Вторая рука лезет ниже, к поясу.
– Я расстегну его.
– Да…
Она представляет, что будет дальше, и внизу становится тепло. Внизу скоро начнется восхитительный пожар. Он сожжет ее. Он согреет. Сделает пустыми дурные мысли, пожрет их.
Пальцы уже между бедер.
Она стонет.
– Я…
«Что происходит? Это сон или уже нет? Чьи руки?»
Вожделение обволакивает, усыпляет рассудок обещанием немыслимого блаженства, шепчет: «Не сейчас… Не мешай…» Просит не открывать глаза, не мешать приближающемуся пожару. Но…
«Я не сплю!»
Привереда распахнула глаза и яростно уставилась на Рыжего:
– Ты что творишь?
Свитер бесстыдно задран, брюки расстегнуты и покрытые конопушками лапы жадно елозят по телу… Девушку едва не вырвало.
– Уйди!
Рыжий отвечает непонимающим взглядом:
– Ты говорила, что тебе хорошо.
– Уйди!
– Ты сама пришла.
