Потом сказал:
– Задел за пень да простоял весь день.
Был он нескладен собою, виловат да жиловат, космат бородою и плешив на макушке: смешон – не страшен.
Опять постоял. Опять подождал. Шагнул шаг целый, сапогом заплелся за сапог:
– Без хмельного, без дуды ноги ходят не туды.
Что дурно, то и потешно. Гридя фыркнул с полатей, не удержавшись, но получил тычок в бок и поперхнулся.
А жердяй встал, как надолго, поглядел на ноги, сказал грустно:
– Постой, дедушка, не умирай: за киселем побежали.
И пошел в пляс вокруг пня, сапоги задирая к голове:
– А вот к вам Тихон, с того света спихан! В болоте живет, по-лягушечьи орет! Жить ему нынче весело, да жрать ему стало нечего! Пусто в кармане и даль в тумане...
Тут уж все прыснули, запихались локтями: смешно ведь! Даже Якуш просветился посреди забот.
Оборвал, как не было, зевнул, потянулся, сказал с тоской:
– Охо-хо, похохотать не с кем... Пойдем дале, где бы дали.
И ушел за куст.
А они глядели – не верили, моргали, не понимая, в тугом раздумье. Тут крутилось – куда укатилось?
– Это чего было? – сказал Гридя.
– Это ничего не было, – сказал Голодуша. – Блаз. Игрец. Морока болотная.
А Масень встал решительно, шагнул без задержки с полатей на сук.
– Сиди, – велел Тимофей.
– Ты сиди, – велел Масень и шустро полез на низ, с ветки на ветку, споро шагнул за куст.
Стоял жердяй за кустом. Ждал. Не уходил.
Серьезный – без улыбки.
– Ты кто есть?
Ответил:
– Человек со всячинкой.
– Звать как?
– Хвальбун шумоватый.
– Куда идешь?
– Иду по масло, да в печи погасло.
За его спиной выросли из травы Обрывок с Огрызком, руки потянули для хватания.
– Ты им скажи, – велел, не оборачиваясь. – С меня давно уж корысти нету. Всю обобрали.
Те снова в траву ушли, звуком себя не выдали.
– Полезли, что ли? – сказал жердяй.
– Куда это?
– Солнышко на закате, время на утрате. Запоздал. Обночуюсь у вас.
Масень оглядел с пристрастием: уши лопухами, нос нашлепкой, губы вывертом, а глаза добрые.
Видно золото на грязи.
– Полезли, – сказал Масень. – Ночлег с собою не носят.
Жердяй долго лез на березу, пропихиваясь нескладно в переплетении ветвей, взборматывал через раз:
– Так-то так, а назад-то как?..
Сунул голову на полати, осмотрел каждого, сказал с почтением:
– Провалитесь лес и горы, мы на кочке проживем!
Но они не ответили.
Рано им было – отвечать. Не обвыкли еще.
Забрался на полати, сел, ноги подобрал, отдуваясь:
– Вот он я, люди добрые! Места у вас – куриная гузка. Как же вы спать-то спите?
– Нас больше было, – осмелел Облупа. – Зимой поредели.
– Ясное дело, – согласился. – Где густо, там и помирают.
– А густо – это сколько?
– Мы с тобой – вот и густо. Как огустеем, так нас и проредят. Чтоб лишку не было. Жирок не завязался. Мясом не обросли.
– Лишку давно нету, – сказал Голодуша. – С самой еще с Талицы. На свадьбу у меня две хлебни наварили, три жарка: поросеночек, гусь, скотское мясо.
– Поели?
– Поели. Хлебушком вымакали.
– Вымакать, – пожмурился жердяй, – я люблю...
Все кивнули согласно.
– Ты кто? – спросил Тимофей-бортник.
– Человек со всячинкой, – ответил за него Масень. – Хвальбун шумоватый.
– Точно, – подтвердил тот. – Иду по масло, а в печи погасло.
– Мимо города не проходил? – спросил озабоченный Якуш.
– Проходил. Три дня оттуда.
– Готовизну! – всполошился. – Обменять...
– Сиди, – велел Тимофей-бортник.
– Сиди, – велел жердяй. – Тот город тебе не гож. Там не меняют. Там убивают.
– Ты как прошел? – с пристрастием спросил Масень. – Тебя чего ж не убили?
– Я их ухохотал, – ответил смиренно. – Весь путь ухохотал, от греков к варягам. Тем только и жив.
Проскользнули наверх Обрывок с Огрызком, сели на отлете, спина к спине, как не уходили.
Жердяй дрогнул, покосился на них, затосковал глазом.
– Ты чей? – спросил Тимофей без особой ласки.
– Теперь ничей, – ответил. – А прежде – чей только не был!
– Мы тоже ничьи, – сказал Масень. – Никак не привыкнем.
– Не надо. Не привыкайте. Отвыкать потом трудно.
А Афоня Опухлый загунявил в кучерявую бороду, узелок тянул с вонливым составом.
– Чего он? Угощает, что ли?
И все потупились.
Гость – птица редкая. Гость Богу угоден. Гостя у них не было с самой Талицы. Хоть укради, но угости.
Украсть негде и угостить нечем.
– Ладно, – сказал Тимофей-бортник и пошел за припрятанным жбаном.
У Тимофея всё есть, только не допросишься...
13
Меду в наших краях – неудобь сказаемое множество.
Мед сотовый. Мед самотек. Мед на подсыту и мед на подсласту. Красный – с гречи. Белый – липец. Каменный – затверделый, от диких пчел. Вишневый, малиновый, черемховый, яблочный.
Был бы мед, мух много нальнет.
– Эх!.. – заверещал жердяй. – Кому мед пить, а кому биту быть!
Первым присосался к ведерному жбану.
Сидели они вкруговую, тесно, один к одному, жадно отхлебывали дармовое угощение. Было оно хмельное, тугое, настоено на иглах сосны, без охоты текло в рот. Сладкое поначалу да горькое под конец.
– К меду, – сказал жердяй с пониманием, – хороши пироги пряженые, рыба живопросольная, пупки под уксусом, вязига под хреном, рыжики холодные, грузди гретые, потрох лебяжий с шафраном, уха окуневая, горлышко белужье, зайцы сковородные, куры верченые, морсы стоялые, варенье ягодное, варенье кардамонное, вино фряжское, черкасское, угорское – какое есть.
– Ты откуда знаешь? – спросил Облупа обидчиво. – Едал, что ли?
– Едал – не едал, – ответил туманно, – а что окоротил, того не воротил.
И присосался надолго по второму разу.
С голодухи в голову ударило. Ноги завалило. Язык отняло. Храбрости подбавило.
