Буров взглянул на морскую карту и приказал штурвальному:
– Держать на норд!
– Есть держать на норд!
Ветер крепчал. Ночь прошла. К середине следующего дня волны стали походить на горы. Одиннадцатибалльный северняк смешивал водяные брызги с мокрым снегом и кидал их в лицо рыбакам. Стало заливать шлюпку. Матрос Костя Кочкин, прячась за надстройки, время от времени пробирался к ней и, держась за леера и тросы, черпаком вычерпывал воду. Но со следующим ударом волны шлюпка опять наполнялась до краев, и матрос опять пытался вычерпать воду, но не успевал.
Вдруг рядом появилась корреспондентша, которая вчера не только у капитана, но и у матросов выпытывала все об этих самых «морских трудовых буднях». Улыбнулась Кочкину и помахала вторым черпаком:
– Я помогу!
– Простынете! – завопил он, чувствуя, как сам леденеет.
– Ничего, – отмахнулась она черпаком, едва не зашибив Кочкина, и зашла с другого борта шлюпки.
Ничего не скажешь: в два черпака дело пошло куда веселей! Но все же новые и новые волны не унимались, и все реже становились минуты, когда черпальщики могли уйти в каюту отдохнуть и хоть немного согреться.
– Знаете, Костя, – вдруг сказала корреспондентша, – у меня недавно умер муж.
Кочкин посмотрел на нее испуганно:
– Ой, Евгения Васильевна…
– Да, это было так страшно, – пробормотала она. – Причем он тяжело болел. Много лет болел… из-за меня. Однажды он спас мне жизнь и после этого заболел. Он меня очень любил.
– Он ранен был? – сочувственно спросил Кочкин.
– Да, – ответила Евгения Васильевна глухо. – Ранен, вот именно. А потом его убили. Из-за меня! Однажды он мне сказал: «Я тебе жизнь отдам!», а я ответила: «У меня своя есть!» И потом жила этой своей жизнью, не пуская туда его, моего мужа. А теперь он умер – и у меня не осталось ничего. И жизни тоже. И сил моих больше нет, они потеряны и не вернуть их…
Кочкин хлопнул глазами, не понимая, что надо сказать, и не зная, что нужно говорить в таких случаях. А может, лучше молчать?.. И он почти обрадовался, когда ударила новая волна и надо было идти отчерпывать воду. Хотел попросить корреспондентшу, чтобы осталась, но потом подумал, что ей, наверное, легче, когда она чем-то занята, и промолчал.
Между тем сейнер шел средним ходом и почти не слушался руля. Капитан решил посмотреть, как держится невод. Вышел на палубу, и в этот миг на «Медузу» накатился огромный вал.
Судно резко накренилось и легло на правый бок. Кошельковый невод, словно живой, пополз с площадки, своим весом еще больше креня сейнер.
Несколько мгновений судно почти лежало на боку.
«Всё!» – подумал капитан, и руки его мертвой хваткой вцепились в леер.
Вода схлынула, и судно выровнялось.
Бугров взглянул на неводную площадку и ахнул: «кошелька» там уже не было. Затем он увидел мокрого Кочкина, который цеплялся за трос, что-то отчаянно крича и указывая туда, где только что был невод.
Капитан понял, что Кочкин каким-то образом отцепил «кошелек» и этим спас не только судно, но и всю команду. Но как он смог?..
Новая волна хлестнула по палубе, сбив Кочкина с ног, но тут капитан кинулся ему на помощь.
Кочкин, судя по всему, был без сознания, потому что тело его безвольно перекатывалось по палубе.
Упершись ногами в фальшборт, капитан что было силы потянул матроса на себя. Подоспел и старпом.
Когда схлынула волна, они подняли матроса и потащили его с палубы.
– Ко мне в каюту! – крикнул капитан.
Ходовая рубка была смята ударом волны, стекла выбиты, тумба рулевого управления разлетелась на куски. Со спардека снесло в море ящик с продуктами. Был сорван спасательный плотик.
Капитан, оставив Кочкина на попечение старпома, бросился в радиорубку:
– Сигнал бедствия!
Но рация не работала. Радист, преодолевая бешеную качку, разбирал передатчик, пытаясь найти поломку.
Тем временем лишенное управления судно несло на берег. До скал оставалось не более трех миль.
Начали закреплять лаглинем разбитую рулевую тумбу к леерным стойкам. Рулевой с трудом поворачивал штурвал. Наконец «Медузе» удалось пересечь линию ветра. Сейнер еще раз взобрался на высокую волну и начал медленно удаляться от берега.
Капитан пошел проведать матроса. Тот уже пришел в себя, но вид у него был совершенно измученный.
– Ну ты молодец, Кочкин! – сказал Бугров. – Если бы не ты, петь бы нам песни вместе с русалками! Молодец, что отцепил невод. Как ты вообще умудрился? Или у тебя нож был?
Кочкин не ответил. Капитан всмотрелся – и не поверил своим глазам: тот плакал. У стоявшего рядом старпома было бледное помертвевшее лицо.
– Что еще? – спросил Бугров, чувствуя, как сквозь промокшую одежду его пробрало холодом.
Кочкин попытался что-то сказать, но не смог.
И вдруг капитана как ударило.
– А где Евгения Васильевна?! – воскликнул он, охрипнув на последнем слове.
Старпом прикусил губу и ничего не сказал.
– Это она отцепила невод, – пробормотал Кочкин. – Я не знаю как! Я ей крикнул, чтобы держалась крепче, когда накатила волна. Думал, мы сейчас перевернемся. А она вдруг крикнула: «Вернулось! Ко мне все вернулось! Снова море! Спасибо, море!» – и бросилась к «кошельку». Тронула тросы, которые его удерживали, – и они… они порвались! Как ниточки! «Кошель» повело сразу за борт, «Медуза» выровнялась, но… ее больше не было, не было больше.
Кочкин хотел сказать, что видел в бешено взметнувшейся над бортом волне ее улыбку, но…
Но не решился. Побоялся, что ему не поверят. А между тем это было правдой – как и то, что тросы крепления невода в самом деле имели такой вид, будто были порваны сильным рывком.
Хонко Амбани, 1985 год
Здесь, на вершине, ветра, как ни странно, не было совсем, оттого и стояли непоколебимо дымные столбы. И солнце, несмотря на ранний час, сияло ослепительно, грело, с некоторых крыш уже капало. В шапке Вячеслава стало жарко, но Лиза не снимала ее: свою шапку в пещере она не нашла, может быть, ее унес Вячеслав, Лизе очень хотелось, чтобы было именно так! Хоть что-то на память о ней у него осталось бы…
Впрочем, у него еще остался медальон, хотя о том, зачем он Вячеславу понадобился, можно было только гадать. Догадки были настолько мрачны, что Лиза старалась пока в них не углубляться.
В деревне уже ничего не напоминало о том, что здесь некогда было нанайское стойбище. Она была по-русски основательна: деревянные высокие заборы, бревенчатые избы, потемневшие от времени, крытые тесом, наличники с ажурной резьбой, небольшие окна с крепкими ставнями. Амбары и сараи тоже выглядели солидно, прочно. Ни одной неказистой развалюшки; все свидетельствовало о зажиточности местного населения. Очень возможно, что здесь был не один браконьер, да и тайга давала возможность заработать: вон какой кедрач невдалеке! Широкая улица была пуста, и Лиза на мгновение растерялась, где искать Кузьмича: спросить-то некого, не стучать же во все ворота подряд! – но тут же сообразила, что именно та калитка, к которой ведет тропа из скал, и будет калиткой Кузьмича.
