— Что вам сказать, мои дорогие? — начал он проникновенную речь. — Вы мне тоже не подчиненные, не хочу нести ответственность за ваши жизни. Останетесь у Вруденя — пойму ваш выбор. Но позвольте несколько замечаний. Врудень собрался умирать — это понятно. Все его люди настроены на ту же перспективу. Те, кто хотели сбежать, давно сбежали, спасая свою шкуру. Остались сознательные и убежденные. Если вас подобная перспектива удовлетворяет — не смею возражать. Но есть другой вариант — присоединиться к нам с Марией. Думайте, время есть. Никто не хочет умирать, все хотят жить и добивать фашизм. Дело рискованное, но не безнадежное, как останься вы здесь. Идти вам некуда, немцы заняли весь город. Предлагаю прорыв в расположение советских войск. И с этой минуты я несу ответственность не только за ваше настоящее, но и за ваше будущее. Мы союзники, вам нечего бояться. Тельма может держаться в обозе и никуда не лезть. Мы не воюем с мирными женщинами, ее будущее не под вопросом. Юзеф и Януш могут временно примкнуть к Войску Польскому и с ним войти в Варшаву. Дальше — на усмотрение, я всегда смогу оказать протекцию. Джерри, хм… И не смотри так строго, вы наш проверенный союзник. Никто не предлагает вступать в коммунистическую партию. Прибудет представитель союзных войск при нашем командовании, и тебя с почестями увезут на родину…
— Ага, со всеми воинскими почестями… — пробормотал Кембл.
— Это юмор, — заметил Иван, — а существуют серьезные вещи. Одну из них я тебе и предлагаю. Хорошо, ваша страна — непримиримый противник нашего строя. Мы только временные союзники, пока не разобьем нацизм. Закончите дело — возьметесь за коммунистов. Бога ради — это будет не скоро. Но сейчас, Джерри… Ты же неглупый человек, не фанатик, готовый умереть за амбиции политиков, у тебя семья, уютный домик…
Товарищи думали, размышляли, окутывая коридор прогорклым дымом. Как же трудно, черт возьми, принять единственно правильное решение…
Ночь выдалась тихая, облачная, но без осадков. Дождь пролился еще вечером, затушив тлеющее пламя в развалинах, и по городу стелился едкий запах гари. Улицу Вроцлавскую перегородила баррикада из перевернутых грузовиков, булыжников, вывороченных из мостовой. За баррикадой прятались повстанцы, там были оборудованы пулеметные гнезда, имелось противотанковое ружье. В окрестных домах засели снайперы, контролирующие подходы к баррикаде. Метрах в тридцати от оборонительного сооружения корежились останки подбитого танка, валялся труп в гермошлеме, основательно исклеванный воронами. Пространство до перекрестка полностью простреливалось. Дальше начинались немецкие позиции. Баррикаду пытались брать штурмом несколько раз — оборона выдерживала. В районе перекрестка с Генеральской улицей уже стояли немцы. За укрытиями залегли солдаты вермахта, торчали стволы «косторезов», офицеры передавали команды. На самом перекрестке активности не было. Слева на Генеральской накапливались войска. Харкали грузовики, с бортов, стараясь не шуметь, спускались солдаты. Подъехал, глухо урча, громоздкий танк «Т-V», остановился метрах в тридцати от перекрестка. Что-то назревало…
За пересечением с улицей Генеральской разрушения носили умеренный характер. Взрывы вскрыли теплотрассу, вывернули мощные стальные трубы. Зашевелилось что-то на краю канавы, выскользнул человек, перебежал к соседнему зданию. Вырастали другие силуэты, бежали за ним. Иван шипел: ползком, товарищи, ползком, грязнее уже не станете… Заползали за угол, дальше перебегали двором, через взорванную детскую площадку. И только в кустах на задворках облегченно перевели дух — прорвались, вашу дивизию… Они перебегали по запущенному садику, снова ползли, спустились в овраг на задворках унылых трехэтажек. За спиной разразилась стрельба. Гремели взрывы, надрывались ручные и станковые пулеметы. Ухнуло танковое орудие. Обычно ночью немцы спали, но сегодня решили сделать исключение — прорвать надоевшую баррикаду. Бой за перекрестком Генеральской и Вроцлавской шел отчаянный, с применением всех видов вооружений. И какое-то тоскливое чувство — что именно сегодня повстанцы не выдержат, их сомнут, и немцы растекутся по еще сопротивляющемуся кварталу… «Не надо об этом думать, — твердил про себя майор Таврин. — Это их выбор, а у тебя своя задача. И чтобы люди твои об этом не думали!»
Пустая дорога, еще один перекресток. Проехал небольшой грузовичок с патрульными, они смеялись, обсуждали что-то жизнерадостное. Этот район контролировался немцами, и здесь они чувствовали себя как дома. Снова двор, небольшой пустырь, подворотня — и перекошенный забор с извивами колючей проволоки по гребню. За забором основательный двухэтажный особнячок, где когда-то крутили кино. По утверждению полковника Вруденя, подвалы в особняке бывшего предпринимателя Осинского тоже основательные, но когда он продал свое здание градоуправлению, киношники подвалами почти не пользовались…
Калитка, раздвижные ворота без запора, за воротами, как доложила разведка в лице Ковальского, нет никакой будки, там пустой двор. Есть еще задний двор, но что там, хрен его знает. Единственный вход в здание, дверь заперта, окна задраены, во дворе ни души. Зато часовой прохаживался снаружи у ворот и особой настороженности не проявлял — закинул карабин за спину, мурлыкал что-то себе под нос.
— Малым ходом — вперед, — шепнул Иван. — Смелость города берет, товарищи. Некогда нам тут проводить рекогносцировку местности… Юзеф, придержи Тельму, пусть останется здесь…
Юзеф что-то глухо шепнул немецкой девчонке, та икнула и сдавленно просипела: «Я… Я…» — как бы понимая и соглашаясь. Иван не уставал поражаться — как же быстро они нашли общий язык! Что это вообще значит? Но это тема для другого повествования… Часовой остановился, достал портсигар из внутреннего кармана, вынул сигарету и начал ее простукивать по крышке портсигара. Януш Ковальский вырос у него за спиной, бросился на шею из положения «вприсядку», сдавил горло предплечьем. Часовой от неожиданности выронил портсигар, и он упал на брусчатку с неприятным стуком. «Киношник» был неплох — сила в руках имелась, и навыки откуда-то взялись. Он сдавил так, что тот не мог продохнуть, только всплескивал руками. Сам бы он не справился — такую шею до утра давить надо! Подбежал Юзеф, ударил ножом в бок, выдернул, снова ударил — и так бил, пока тело не обмякло, после чего оба отпрыгнули…
— Курт, ты что-то уронил? — Из-за угла вышел второй часовой, застегивавший на ходу штаны. Он оторопел, открыл рот от удивления. Иван, не думая, метнул нож — с такой силой, что заныло плечо. Запел, завибрировал металл, рассекая воздух. Лезвие вонзилось часовому в лоб, металл пробил черепную коробку, точно деревяшку, вонзился в голову по рукоятку. Немец умер мгновенно.
— Вот это да, Иван!.. Слушай, а я так не умею… — присвистнул Ковальский.
— Слышал русскую пословицу: с кем поведешься, от того и наберешься? — усмехнулся Иван, подлетая к покойнику, чтобы выдрать нож. — Так что имей со мной дело, мальчишка, еще и не такому научу… Джерри, Ковальский, оттащите трупы…
Ничто не нарушало спокойствие у ворот. Охранников с этой стороны было только двое. Юзеф припустил в развалины, вернулся через пару минут сильно встревоженный.
— Иван, Тельма пропала…
