Очевидно, это и были люди Эдельмана. Обладатели не самой характерной еврейской внешности под видом поляков просачивались в районы, занятые фашистами, в светлое время суток вели мирную жизнь, а ночью, собираясь в хищные стаи, жестоко мстили гитлеровцам…
Тени боевиков скользили из караульного помещения. Один из парней повернул к Марии и свистящим шепотом проговорил:
— Мария, там было четверо… Мы потеряли Идека… Один из ублюдков очнулся, успел схватиться за нож… Хорошо, что не выстрелил… нужно уходить, Мария, в том конце никого из противника не осталось, есть проход от калитки в переулок… Что от Цесарского слышно?
— Пока ничего, — выдохнула Маша. — Ицхак, собирайте всех людей, уходим через заднее крыльцо…
Проще стадо коров собрать и направить куда следует! Не меньше трех десятков заключенных выразили желание поиграть с судьбой. Это был какой-то разношерстный сброд: дышащие на ладан участники польского сопротивления, какие-то женщины, несколько пожилых мужчин — видимо, родня повстанческих командиров. Людей в форме, кроме Ивана, не было, если не считать полувоенных польских френчей. В суете он потерял Марию, которая, прежде чем пропасть, стащила пилотку и застегнула накидку, чтобы не шокировать измученных поляков своим видом. К нему бросился Януш Ковальский, сияя желтозубой улыбкой. Вблизи он оказался совсем невысоким, щуплым — но, видимо, не дохляком, раз таскал на себе оружие и тяжелую камеру.
— Ну, привет, офицер, — пробормотал парень. — Работаем вместе, что ли? Слушай, а та бабенка в немецкой форме… ну, ты понимаешь… — она из ваших, да? Пропала куда-то, — завертел он головой. — Слушай, уж больно она похожа на ту эсэсовскую гниду, что приходила давеча… Это точно не она?
— Это она, приятель, — понизив голос, ответил Иван. — Не верь тому, что видишь, называется. Это женщина своя, она привела в тюрягу боевиков из ZOB, так что относись к ней уважительно, договорились? Мы вместе работаем, понимаешь, о чем я?
— Матка боска, да вы, никак, русские… — пронзила парня страшная догадка, и на время он потерял дар речи.
— Разбирайся со своими принципами, приятель, — дружелюбно похлопал его по плечу Иван, — как решишь, так и будет. Кстати, что ты недавно говорил про врага своего врага?
Группа даже не успела дойти до коридора! Все пошло не так. Истошные крики в противоположной стороне, беспорядочная пальба! Испуганные люди заметались, стали кричать. Орали боевики, приказывая не толпиться, по одному убегать в коридор. Но их было мало, а с противоположного конца в тюрьму врывалась целая толпа. Видимо, охрана что-то заподозрила, а люди Цесарского оплошали. Метались огни фонарей, они не могли осветить такое большое помещение. Длина подвала — метров семьдесят. Но все понятно и без света — распахнутые двери камер, несколько тел, подозрительная толпа в дальнем конце помещения… Горстка боевиков ZOB выбегала на открытое пространство, люди палили из карабинов, лихорадочно передергивали затворы, снова палили. Откуда-то неожиданно возникла Маша, вцепилась Ивану в рукав, тянула за собой, взволнованно щебетала — он не понимал. Бились лампы, развешанные под потолком, — палили во все стороны. Сыпалось стекло, пули рикошетили от стен и прутьев решеток. Хрипели раненые, несколько человек валялись без движения. Иван видел, как «боец кинематографического подразделения» прыжками добрался до мертвого тела, распластался за ним, схватив карабин убитого, начал передергивать затвор и палить наугад…
— Мария, уходи… — отталкивал Иван Машу от себя. — Уводите людей, быстрее, мы постараемся их задержать…
Вроде убежала, хоть кто-то выживет… Основная масса людей уже втянулась в коридор. На полу остались тела — восемь или девять. Одни лежали неподвижно, другие извивались в корчах. Иван распластался на полу, выбивал пули в полумрак. А обойма в «Вальтере» не резиновая! На другом конце мелькали вспышки, орали люди. Там тоже были потери, хотя, вероятно, небольшие. Свинец рвал воздух, бился в препятствия. Все вокруг грохотало, от запаха гари щипало в носу. Почему в горячке боя никогда не думаешь о смерти? Застонал еще один еврейский боевик, уткнулся носом в пол. «Вальтер» опустел, Иван покатился к покойнику, вооружился карабином. Рука наткнулась на подсумок, из которого что-то выкатилось… Но он не успел подобрать, пули шлепались в мертвеца, выли над головой. Он снова катился, стрелял. А враги перебежками шли вперед, врывались в распахнутые клетки, залегали за порогом, вели огонь. До них уже рукой подать… Поднялся Ицхак, но, вместо того чтобы бежать и снова залечь, бил, прижав приклад к плечу, яростно ругался на иврите. Пули перебили ему колени. Еще одна, с секундной задержкой, попала точно в грудь. К нему помчался Януш Ковальский, чтобы отхватить себе очередной карабин. Кретин, и этот решил покрасоваться в полный рост! Иван вскочил с каким-то диким ревом, повалился на него, прижал к полу. Рой пуль пронесся над головой.
— Януш, идиот, что ты делаешь?!
— Кто это?.. А, это ты, безымянный приятель… — У парня безумно вращались глаза, и когда Иван скатился с него, он лихорадочно начал себя ощупывать — не подхватил ли шальную пулю.
— Януш, отползай к выходу… Живо отползай, нам не продержаться!.. Да не вздумай в полный рост вставать…
Перебегали темные фигуры, накапливались, стреляли с корточек. Из еврейских боевиков никто не выжил. Но кто-то лежал на стороне беглецов у раскрытой клетки, методично выстреливал пулю за пулей. Вот сорвался один из атакующих — в героя решил сыграть. Или нервы сдали у человека! С истошным криком он бросился вперед, перепрыгивая через тела и стреляя на бегу короткими очередями. Иван привстал — он мог его сбить, как кеглю, одной пулей. Но удручающий щелчок при нажатии спускового крючка — твою-то мать! Патроны считать надо! Бегущий захохотал — он все видел. А Ивана словно кипятком ошпарило, каждой клеткой почувствовал, что сейчас его убьют! Уже давит, гад, на спусковой крючок, ударит в упор… Поздно откатываться. Прицельный выстрел со стороны раскрытой камеры — мужик еще не умер, — и охранник запнулся, рухнул носом в пол — в полуметре от окаменевшего Ивана. Тот вышел из ступора, повалился на бок, извернулся. Мужик в камере дергал затвор. Невысокий, стриженный бобриком, с большими оттопыренными ушами…
— Уходите, я их задержу! — крикнул он по-польски с каким-то странным акцентом.
«А ведь этот субъект тебе жизнь спас, — мелькнула мысль. — Надолго ли?» Еще ворочался живой Ковальский, испускал безвредные польские ругательства, полз к выходу. Проняло парня, и обороняться стало нечем… А на другом конце растянутого подвального помещения не было ничего хорошего. Пальба утратила интенсивность, но воздух как-то подозрительно подрагивал. Сейчас пойдут… Сердце сжалось. Стоп! Что там выпало из подсумка мертвого еврейского бойца? Странно, что он подумал об этом именно сейчас. Мертвый боец совсем рядом, и то, что выкатилось из его подсумка… Иван ринулся туда на карачках, пошарил рукой, схватил ребристый металлический предмет. Как удобно, черт возьми, поместился в руке! Осколочная граната Ф-1, «фенюша» в просторечии. Он выдернул чеку из взрывателя, швырнул от себя подальше и заорал дурным голосом:
