– Спишь ты, бабушка?
– Да нет, Федь, все не спится…
– А спой про войну?
– Какую, Федь, спеть тебе?
– Спой про зайцев…
Из тетради Фединой: что Бога-то люди убили
– Много это, бабушка, тридцать серебреников?
– Много, Федя, довольно, по тем деньгам.
– Миллиона три?
– Меньше, что ты…
– Ну, машину на них хотя бы можно было купить тогда?
– Федя, не было тогда никаких машин.
– А лошадь?
– Можно землю было купить…
– Землю?!
– Сотки три примерно земли…
– Как участок наш?
– Половину, Федь, от него. Что вообще за странный разговор ты завел?
– Почему странный, бабушка?! Я же должен знать, сколько стоит преданность на рубли…
* * *
По приказу царя Иудейского Пилата Понтия возвели Его на Голгофу и распяли меж двух разбойников. И сказали: если есть ты один из нас – не воскреснешь ты, не сойдешь живым. Если Божий Сын – вознесись тогда, и, увидев глазами своими, уверуем.
Знал ведь Бог, раз все знает он, что так будет с сыном его у нас? Как же он его отпустил?! Вот же бабушка, хоть и не уверена, что убьет меня кто-нибудь во дворе, обидит, а и то одного гулять не пускает…
Может, он втихаря убежал? Как вот у Чуковского в Африку Ваня с Таней? Думал, там ему фини-финики… чуды-дерева?
Не поверил папе, что в Африке всё акулы? Перевоспитать дельфинами понадеялся?
Принесла альбом с картинами мамина бабушка. Мама много их в шкафу насобрала. Есть чего посмотреть. Третьяковской галереи собранья картины все. Вот тут мы картину «Девятый вал» Айвазовского с папой исправили. Пририсовали в небе фломастером над волнами страшенными вертолет, протянули сверху вниз тонущим лестницу. Это бабушка уже видела, как мы с папой исправили. Что правильно это мы, хоть не очень, а согласилась… Так спасают, папа рассказывал, с льдин отколотых людей на Севере.
А вот в этой картине, какую страницу открыла бабушка, ничего уже, кажется, не исправлишь…
Три креста стоят на горе, три на них висят гвоздями насмерть убитые, под крестами люди.
Много их, а в начале – люди военные, безлицые за какую-то тряпку дерут, колют копьями бедного в серединочке, и, упав под кресты, лежит под тремя распятыми в черном женщина.
– Это кто она, бабушка?
– Это мама его, Мария.
На глазах у мамы, значит, убили люди сына ее? Вот почему с икон она смотрит всегда так грустно, так его к себе прижимает. Потому что младенца этого на смерть она родила…
– Это, значит, сразу знала она, что умрет он, да?
– Знала, Федя, каждая знает…
– Как же, бабушка, отдала?
– А Богу верила, что спасет…
Богу верила… и воскрес.
И молитва одна на всех, и надежда от первого до последнего, праведных и неправедных, перед вечным прощанием, разлученные смертью телесною, в жизни вечныя встрече, Господи! Сделай так, чтоб ты был.
Из тетради Фединой: про Тузика
– …Это вот тетя Леся с Сашенькой, дядя Гриша наш, маленький еще, видишь, Федь?
– Это тот, который в «суп бородой»? Ну надо же… если б вот сейчас его сфотографировать, он-то точно в такую фотографию бы не влез…
– В «суп бородой», а пьет, уж как пьет… не сложилась жизнь, прости господи… не сложилась. Это Таечка с Раечкой… с детства все втроем они, ГТР так и звали их… не разлей вода были… А жизнь разлила, уж так разлила, разбурлила, не засушишь, паромщика не найдешь… мостика назад не прокинула…
– Это тут он и не знает, наверно, еще, да, бабушка, что не сложится у него? Вон он к этой девочке рожки приставил…
– Где приставил-то, Федь, ты что?
– На! Ты лучше, бабушка, папину лупу возьми, прижми…
– Правда, Федь, безобразник всегда был такой… Но уж тетю Раю-то как любил…
– Это эту или вот эту?
– Эту, с косичкой, Федь. Вертлявая же девчонка была, уж баламотная! Ни минутки от них покоя… Настоящая саранча-команча!
Все малявки у юбки так и вертелись хвостом, и дядя Гриша тут же при ней всегда, рыцарь-шпитцерь…
Окоп представляешь, Федь? Пол-лета за бараками копали втихую они, от фашистов. Что, мол, фашисты с той стороны канала опять на Москву пойдут, тут им от саранчиного нашего войска с рогатками из окопа этого крышка. Блиндаж, Федь, даже соорудили. Набили бомбошками под завязку из спичек. Серу состругают, смешают со стружками, положат камушек, и в кулек. Бомбошками называли. А мы ах да ах, куда спички деваются?.. Глянешь газ включить, ни коробочка… А окоп свой ветками, Федь, с травой застилали, чтоб мы не видели. Мы туда и не ходим никто, из взрослых-то, весь день на работе, так и жили с окопом на заде, Федь, пока Петр Анисимовича коза в него и не провалилась и мееее, мее оттуда… всю ночь. К утру нашли и окоп, и козу… А попало им за этот окоп! Как подкоп ведь, Федь, они протянули… могилу братскую, того гляди, всеми бараками от первого дождя в нее рухнули бы…
– А они?
– А они раз в лесу, Федь, бомбу нашли. Райка им говорит: разберем ее на бомбошки. Так у дяди Гриши с тех пор трех пальцев нет на правой руке, а Пенечку и вовсе на части…
– Насмерть, что ли?
– Насмерть… Уж о нем плакать некому, ничей был, так, ко всем откуда-то приблудился…
– И не плакал никто?
– Как не плакали, Федя, плакали всем двором…
– А здесь есть этот Пенечка?
– Здесь-то нет, до того убило его, как дяде Грише фотоаппарат подарили…
Тетю Раю Чернавочкой звали. Фамилия их по отцу Черновы. Помнишь ты ее, они как-то к нам из Вологды с мужем своим приезжали?
– Неее…
– Да как же, Федь, неее?! Это же они Царь-Зайца тебе подарили тогда, а дядя Леня, муж ее, папе твоему спиннинг…
– Это тот, который в сарае стоит, с катушкой такой?
– Нет, тот, Федь, он свой забыл. Мы не брали. Думали, еще приедут они, заберут…
– И что, бабушка?
– Что, Федь, «что»?
– Не приехали?
– Да я ж тебе рассказывала же, дядя Леня, муж ее, рыбак был такой, из любой, Федь, луж-болота не вытянешь, и у нас пока жили, каждое утро с папой ходили они. А у нас тут, Федя, что? Одни карася. Так вот, дядя Леня все же взял, как дамбу спустили, сома… Килограмм на десять так точно, не меньше был сом. В твою ванночку воды тогда налили… Ты в ней, Федя, плавал туда-сюда, как мама купала тебя, а сом тот мордой с хвостом в края и уткнулся… Вся дача ходила смотреть… Господи боже, бедный дядя Леня, светлая ему память… Утонул он, Федь, по рыбалке и утонул, где-то пропали совсем на катере они на своем, переверхнулись. А сама она потом, тетя Рая-то, замуж вышла опять, за инженера, уехала на какой-то завод, дальше Вологды. Детей так и нет у ней, пишет: живем, квартиру им хорошую дали там, где-то на Севере… А что квартира, Федь, что квартира? Хоть сто комнат в ней, а когда без детей – порожним жизнь поездом…
