Проредило дождем до зарева. Лес с верхушек горит. Солнце день прожгло, догорает. Облака в небе варятся. Клубятся. Целые горы плывут…
Стоит у калитки тетка страшная Вера, один зуб золотой, остальные съела. Говорит, что на десятом участке человека зарезали…
Видели еще в деревне черного петуха с красной гривой, вдоль домов ходил, выбирал. Какому дому гореть.
Неужели наш дом выбрал с бабушкой тот петух?
Река черная, на дне темно. Живет под камнем утопленница. В прошлом году ракетой ее так на сяк разрубило. Будет разрубать ракетой меня, разрублюсь только с бабушкой. Вместе мы.
Пришли к реке бараны, кусты ломать, ветки рвать, несет ветер целой охапкой на них рыжие листья, бросает в сон…
Осыпается сон ковром золотым под ноги, метет его впереди нас с бабушкой ветер. Жива молочница наша, смотри, бабушка!
Пахнет от молочницы парным молоком, табаком, мокрым лесом. Вот-вот как на пне опятами порастет, пойдем мы с бабушкой опят с нее на суп собирать.
– Помнишь ее ты, бабушка?
– Помню, Феденька…
– Гав! Гав…
И Шарик живой…
Далеко слышит, как мы вдоль болота зеленого по грязям кукарекаем с бабушкой, гремит цепью ржавой. Встречать выходит.
– Гав! Ряв!
Это радуется он нам. Котлету хочет. Сковородку чугунную такой пастью глотать… Проглотил Шар котлету и не заметил. Улыбается глазами карими, улыбается клыками волчьими. Где котлета?
Хвостом болтает. Хвостом таким человека перешибить можно…
– Гав!
Черным облаком листья в небо осыпались. Собралось облако в грачиный гай…
– Гав! Ряв! – в самую лужу повалился, разлапился. – Почеши животик…
В таком огромном, страшенном душа добрая поселилась. Чтоб не обидели?
Жарит сыроежки бабушка.
Ну и жарево сегодня будет у нас!
Пробует она ложечкой на поганки. Вдруг одна она, без меня, отравится?
Тоже и я пробую. Вместе мы.
Верю я. Не в Бога верю, а бабушке. Вместе мы.
Рассветная, осенняя, неужели во сне только радость эта моя… детство мое… воскресение…
Кутаюсь в одеяло.
Тяжелое одеяло, валкое, сырое, ватное…
Дом по саду в темноте похаживает, досками поскрипывает, в подполе мыши, черти на крыше. Прижимаю покрепче к себе зайца-хранителя.
– Здесь ты, бабушка?
– Здесь.
Каждой твари по паре на листике моем Ноевом.
Пуня с Нюшей, коза с козленочком, корова с теленочком, папа с мамой, две наши удочки, Царь-Заяц с Шариком да мы с бабушкой…
Вместе мы!
Из тетради Фединой: о том, что в мире все относительно
– Есть у меня одна теория, бабушка…
– Руки мой и за стол садись, теоретик.
– Ну так вот! По поводу теории моей, бабушка.
Я так думаю, что в мире все относительно.
В смысле в том я думаю это, бабушка, что как к чему относиться…
Ты вот как отнесешься, к примеру, бабушка, если я сейчас пообедаю и на пруд пойду?
– Да ты что, Федь?! Какой сейчас пруд тебе? До калитки-то не дойдешь, одни лужи…
– А я вот, бабушка, хорошо отношусь, чтоб по лужам именно пройтись до пруда. Там сейчас знаешь сколько головастиков?! Ты вот как относишься, чтобы наловить в дуршлаг головастиков, заселить их в бочку пожарную, лягушек домашних вырастить и пожарить попробовать, как в лучших домах Парижа?
– Федь! С ума ты, что ли, сошел, дуршлагом ловить головастиков? Я в него макароны сливаю!
– То-то и оно, бабушка… Всего-то дуршлаг, а даже к нему по-разному мы относимся. Для тебя вот, наверное, бабушка, котлета эта – искренне на один укус, для меня же в ней как минимум сто укусов!
И давай по справедливости, бабушка! Сама видишь ты, что в мире все относительно. Я котлету съем не на твой укус один, а на свой и на пруд пойду ловить головастиков… с дуршлагом в твою пользу?
– Что ты, Федь, сидишь, пригорюнился?
– Да вот думаю, как бы жизнь без пруда до мультиков скоротать?
– А ты солдатиков собери…
– Не могу сейчас, бабушка.
– Это что еще за «не могу», Федя?
– Всему свое время, бабушка! Сама говорила ты: всякой вещи время под небом… Время собирать, время разбрасывать…
А я только что, бабушка, этих солдатиков разбросал…
Ну и день, все тянется, тянется…
– Долог день, Федь, да жизнь коротка… Не заметишь, как бабушкой назовут…
– Меня, бабушка, в отличие от тебя, никогда не назовут бабушкой. Я и внукам своим скажу, чтобы называли меня не бабушка, а Федор Михайлович!
* * *
– Ты бы, Федь, хоть раз своей волей помог бы бабушке…
– А что нужно сделать, бабушка? Ты скажи!
– Федя, сам посмотри, подумай, не нужно, что ли, мне помочь ничего?
– Тут такой смерч творится у тебя, бабушка, вот как слон в посудной лавке прыгал в резиночку, разве я с чего начать угадаю?
– Ладно, Федь. Не нужно тогда.
– Ну как знаешь, бабушка, ну как знаешь…
Я вот тоже не люблю, бабушка, в своих неудачах и промахах сознаваться…
– Ладно, Федь, воды пойди тогда в ведро набери.
– В какое ведро набрать тебе воды, бабушка? Они оба у тебя вообще-то пустые…
– Почему мне, Федь? Не сама я вроде два ведра выпила…
Нужно очень догадливым человеком быть, чтоб у бабушки угадать, что ей нужно.
– В оба?!
* * *
Молчит, как партизан, рассвирепилась бабушка. Тоже мне, Зоя Космодемьянская! Радистка Кэт…
А чего я сделал-то? Ничего! Просто выровнял грядку для лунохода. У него через бабушки колотяпы морковные батареек переваливать не хватает.
Есть цветок один за калиткой заветный, спасительный, желтенькие такие цветочки. Если их о коленку размазать как следует, выйдет точь-в-точь синяк, натурально, сам не поверишь.
Вот как миленькая заговорит теперь бабушка. Ни за что не выдержит такой пытки…
* * *
Незаменимый я у бабушки человек. Необменный…
– Нету больше сил моих никаких, Федя, с тобой, вот отдам тебя тете Гале!
– Да она не возьмет меня, бабушка! НИ ЗА ЧТО! Не надейся…
– Ты куда идешь, бабушка?
– К тете Гале иду, она саженцы мне вчера обещала.
