Вот вообрази себе только, бабушка, что бы было с муравьями этими, если б каждый из них соломинку в лично свой муравейник нес?! И ступить на земле тогда стало бы некуда от их муравейников!
– Да от них, Федь, и так уже ступить некуда… Вон в буфете по пряникам бегают…
– Это потому, бабушка, что ты в своих устаревших понятиях между грядок калошами лавировать не умеешь…
– Саранча такая… беда… выкидывать, Федь, придется все пряники.
– Да они у нас все равно все в плесени.
– Федь, какая плесень? Глазурь это мятная…
– Плесень, бабушка, даже пахнет…
– «Юбилейное» неоткрытое вон прогрызли.
– Да оно при таком дожде давно изнутри уже отсырело…
– Киселя брикет…
– Это они, бабушка, в силу еще не вошли. Всей мощью не грянули. Из подполья пока что действуют, ручейками в щели ползут. А потом они и до запасов твоих золотых еще доберутся…
– Они, Федя, банки железные не прогрызят…
– Не прогрызят, так вынесут, вот увидишь, они из подпола все твои на черный день пирамиды!
…Может, откроем на обед сегодня шпротиков баночку, а? Сгущеночки… пока власть на более разумную не сменилась?
* * *
Так что пока не может быть еще, бабушка, земля человечеству общим домом. Где идет человек, даже белки – видишь? – попрятались. Даже белки не доверяют, бабушка, человеку. И не мы с тобой виноваты в этом, а те, кто до нас белок этих ловил. Белка злопамятна. Видишь, как от ужаса замелькала. Потому что тысячи лет на кисточки использует человечество, бабушка, белок этих…
Ведь не знает эта белка, что в дом ее вместо Пуни забрать хочу…
Я всегда за то, бабушка, чтоб не делать из белок кисточки. Но таких, как я, бабушка, очень мало…
Вот замри и прислушайся, как было бы без нас с тобой, бабушка, в лесу тихо… Дятел стукает, утка крякает, птички чирикают…
Даже думаю, что и лисы с медведями вернулись бы на планету… Атак они, бабушка, видя нас с тобой, уже сюда не вернутся…
Впрочем, это дело прошлое, бабушка, в нем уже ничего не поделаешь, не исправишь. Начинать в настоящем нужно, считаю я, бабушка. С малого. Вот с тебя!
Дай мне семечков, а сама иди себе по тропинке, погромче топай, обращай на себя белки этой внимание, чтобы белка видела, что уходишь. А я тут, под деревом затаюсь. Вряд ли белка считать, сколько нас с тобой раньше было, умеет. Не заметит меня она, спустится, тут-то я ее и сцапаю ей на радость…
…Одного не пойму я, бабушка… как же ловит белок этих злопамятных на кисточки человек?!
* * *
До сих пор не выходит у человечества муравейник общий построить. Если б в общий дом по песчинке, по камушку, по бревну, по соломинке, по кирпичику, а оно?.. По бревну, по песчинке, по камушку, по кирпичику, по соломинке из него…
Целый грузовик гравия, председателем дачного товарищества нашего на общие сборы заказанный, высыпали у колонки, дорогу общую подзаборную ровнять будут. Потому что тут у нас такие колдобины, что после грибного дождичка сам Мамай не пройдет…
Тетя Лида с полным ведром навстречу попалась нам с бабушкой, дядя Петя попался тоже нам с двумя ведрами, баба Галя с тележкой, тетя Зина с пакетами, Олег Анатольевич…
И хотя примета людей встречать на дороге с полными ведрами – это к хорошему, ничего уже не досталось нам от кучи той с бабушкой, пока мы со своими ведрами до нее добежали…
Из тетради Фединой: о живой воде
– Живая это вода, точно знаешь ты, бабушка?
– Точно знаю, Федь, вот подписано – «Богоявленская». Всякую болезнь исцелить может. В Иордане Христос сам крестился такой. Пей.
Вода как вода. Не из Иордана, а из-под крана…
Немножко только, может, вкусней она, что из папиной серебряной рюмочки. Не богоявленская нужна мне вода, не крещенская, а какой серый волк Ивана Царевича оживил… Волшебная.
Еще такая нужна вода мне, в какой царь сварился, а Иван-Дурак в молодца превратился. А у бабушки одни только сказки…
* * *
– Жил-был, Федь, Федот задом наперед.
Козу по голове кочергой треснет, водой из лужи окрестит и смотрит, когда воскреснет…
Стоит Федот у ворот, ждет, когда засов упадет. Всё, говорит, в Божьей воле, открывайтесь, что ли…
…Спаситель по воде, а Федот по льде. Пройду, говорит, хоть где и я по воде.
Хвалился, хвалился, да под лед провалился.
Сидит теперь под мостом, водит хвостом. Пузыри пускает. Бога ругает.
По вере крещен, рыбой воскрещен. До дна-то не допивай…
– А что, бабушка?
– А вон у тебя на плече левом кто таков сидит? Бога бранит? Осалочком спрысни… От такой воды они все кто куды…
– А отлей мне, бабушка, еще стопочку? Я Царь-Зайца попробую оживить…
Так и знал я, что не поможет.
– Сама видишь, бабушка. Не помогает вода твоя. Никакая не живая она, не волшебная. Не ожил Царь-Заяц, на – сама убедись…
– Да ты верил, Федя, что оживет?
– Как тебе сказать, бабушка? Нет, конечно.
– Вера горы сдвигает, Федь.
– В себя, бабушка?
– В Бога, Федя.
– И какую же гору, бабушка, ты подвинула?
– А вот шкаф, Федь, подвинула, слава богу…
* * *
Не было бы счастья нам с бабушкой, да несчастья помогают…
Если б не потеряла в малине ножницы свои карательные она, никогда бы я этот шарик пинг-понговый в таких зарослях не нашел…
Если б крыша вчера в беседке не рухнула, мы бы с бабушкой до сих пор под ней вечеряли…
Если б дядя Коля на своей лихопутке в наш забор не врезался, кто бы нам с бабушкой его починил?!
Из тетради Фединой: о граде небесном
Хрясть!
– Господи помилуй…
Боится бабушка грома моя больше, чем я войны атомной.
– Не бойся, бабушка, у нас же громоот…
Хрясть!
…вод…
– Господи поми…
Хрясть! Хрясть! Хрясть!
Разгневался на нас с бабушкой Бог за грехи наши тяжкие. Молниями сверкает. Грохочет…
– Здóрово, бабушка! Как салют…
Жуть захватыва…
Хрясть!
Стенки вздрагивают! Представляю, каково парнику…
Хрясть!
И где только бабочки прячутся…
Чашка подпрыгивает. Стекла звенят! Пол под тапками вздрагивает. Мы сидим с бабушкой в уголке, у лампы керосиновой…
