Неделю спустя небольшой караван автомобилей отправился туда со студий на улице Прадо. Звукорежиссеры, операторы, технические работники всех мастей держали курс на землю обетованную, и во время переезда все оживленно галдели.
Очень высокие железные ворота стояли открытыми настежь.
Мы проехали до конца засаженной вековыми платанами аллеи и остановились перед замком. Это был не памятник архитектуры, а просто огромный особняк какого-то богатого буржуа времен Второй империи, который наверняка немало гордился четырьмя восьмиугольными башнями и тридцатью балконами из резного камня, украшавшими каждый из фасадов здания…
Мы сразу же спустились вниз на луга, где я намеревался построить киностудии.
Тут уже трудилось множество людей: кто-то раскладывал цепи для межевания, кто-то втыкал в землю белые колышки. Я с гордостью взирал на то, как рождается великое предприятие, как вдруг увидел вдали идущую по верху какого-то вала изгородь из кустов…
У меня перехватило дыхание, и, сам не зная почему, я бросился туда через луга и время.
Да, это было то самое место. Это был канал моего детства, с его кустами боярышника, ломоноса, шиповника в белых цветочках и ежевики, скрывающей шипы под мясистыми плодами с косточками…
Вдоль заросшей травой тропинки бесшумно вне времени текла вода, и кузнечики прошлых времен все так же прыскали у меня из-под ног, похожие на брызги. Я медленно двинулся дорогой летних каникул, и рядом со мной шагали дорогие тени.
И только увидев его сквозь изгородь, над далекими платанами, я узнал тот ужасный замок – замок страха моей матери.
Несколько секунд мне чудилось, что сейчас навстречу выйдет сторож со своим псом, но тридцать минувших с тех пор лет поглотили предмет моей ненависти: умирают ведь не только праведные.
Я держал путь вдоль канала: это был по-прежнему «дуршлаг», но маленького Поля уже не было со мной, чтобы посмеяться над этим, обнажив ряд ровных молочных зубов…
Кто-то позвал меня: я спрятался за изгородь и дальше пошел еще медленнее, стараясь не шуметь, как в детстве…
Наконец я увидел перед собой ограду: за черепками, торчащими наверху стены, над голубыми холмами плясал июнь, но у подножия стены, ближе к каналу, все еще имелась та ужасная черная дверь, что отказалась пропустить нас и была свидетельницей унижения отца.
В порыве слепой ярости я обеими руками схватился за огромный камень и, подняв его высоко над головой, шарахнул им изо всех сил по двери – сгнившие доски разлетелись в щепки, навсегда ставя точку на прошлом.
Мне показалось, что стало легче дышать и развеялись злые чары, царившие в этом месте.
Но, укрывшись в объятиях шиповника, под гроздьями белых цветов, по ту сторону времени уже много лет стояла очень молодая темноволосая женщина, прижимавшая к сердцу красные розы полковника. Она по-прежнему слышала крики сторожа и хриплое дыхание его пса. Бледная, дрожащая и навсегда безутешная, она не знала, что находится у своего сына.
