Бузиг выложил на стол свои трофеи.
Восторгам нашим не было конца, и Бузиг согласился с нами поужинать.
– Дело окончательно улажено, но на всякий случай лучше вам больше не ходить вдоль канала, – посоветовал он, разворачивая салфетку.
– Об этом нет и речи, – заверил его отец.
А мама, снимая жареных дроздов с шампуров и раскладывая их по тарелкам, вполголоса вставила:
– Даже если бы нам разрешили, у меня не хватило бы духу еще раз побывать там. Мне кажется, я лишилась бы сознания.
Когда Лили прощался, мама поцеловала его: уши у него стали красными-красными, как гребешок петуха, и он очень быстро покинул столовую, так что мне пришлось броситься вслед за ним и шепнуть, что я буду ждать его на рассвете: он кивнул в знак согласия и убежал в летний вечер.
Ужин прошел очень весело. Когда мама стала извиняться за то, что ему не предлагают вина, Бузиг невозмутимо объявил:
– Ничего. Меня вполне устраивает анисовка.
Отец робко осмелился объяснить ему:
– Будь уверен, мне не жалко спиртного, которое ты сейчас будешь пить. Но не повредит ли оно твоему здоровью…
– Моему здоровью! – удивился Бузиг. – Но, дорогой господин Жозеф, это как раз то, что причиняет минимальный вред! Вот вы пьете здесь воду из цистерны. А знаете ли вы, что это за вода?
– Это дождевая вода с неба, очищенная солнцем.
– Держу пари, что найду в вашей цистерне с десяток черных пауков, двух-трех ящериц и по крайней мере двух жаб… Как известно, вода из цистерны не что иное, как экстракт жабьей мочи! А вот перно все очищает!
Отец махнул рукой.
За ужином он долго распространялся о наших злоключениях, на что Бузиг не преминул еще раз поведать о своем подвиге. Отец привел дополнительные подробности, свидетельствующие о зверском отношении к нам сторожа, на что Бузиг ответил, упирая главным образом на испуг и робость негодяя, приведенного в непомерный страх появлением трех фуражек с канала. Дойдя до четвертой версии этого вергилиевского двуголосного повествования, отец приоткрыл завесу над тем, что сторож чуть не застрелил нас на месте, а Бузиг детально описал, как эта образина, заливаясь горючими слезами, ползала на коленях и детским голосом молила о прощении.
После крема-желе, взбитых белков и бисквитных пирожных Бузиг вдохновенно принялся повествовать о «подвигах» своей сестры.
Для начала он сравнил жизнь человеческую с горным потоком, который следует преодолевать, перескакивая с одного камня на другой, предварительно рассчитав свой прыжок.
Его сестра, Фелисьена, сперва вышла замуж за профессионального игрока в петанк, который частенько оставлял ее одну дома ради участия в соревнованиях, где он блистал (так впервые в своей жизни я услышал слово «рогоносец»). Тогда она перепрыгнула на другой камень, то бишь на одного из начальников марсельского трамвайного депо; затем на торговца бумажными изделиями с Римской улицы, после на торговца цветами с Канебьер, кстати по совместительству члена городского совета, и, наконец, на того самого члена генерального совета департамента, о котором уже шла речь выше. В данный момент она готовилась к последнему прыжку, который перенес бы ее на другой берег горного потока в объятия самого господина префекта.
Мать с большим интересом выслушала рассказ об отважном продвижении по жизни методом перепрыгивания по камням, но, казалось, была несколько удивлена.
– Неужели мужчины такие дураки? – вдруг спросила она.
– Хо-хо! – отозвался Бузиг. – Они отнюдь не дураки, просто она умеет взяться за дело!
Тут он добавил, что одного умения маловато и что у сестры имеется кое-что еще: природа наделила ее таким выдающимся «балконом», что сам не увидишь – не поверишь! Он вынул из кармана бумажник, собираясь показать нам фотографию, которая, по его словам, была «просто шикарная».
Мы с Полем раскрыли вовсю глаза, но в тот самый момент, когда он стал демонстрировать интереснейший документ, мама взяла нас за руки и увела в спальню.
Обильный ужин, радость от полного разгрома нашего врага и таинственная фотография смутили мой первый сон. Мне снилось нечто бессвязное: молодая женщина, нагая, как статуя, одним прыжком перескакивала через канал и падала на генерала, похожего на моего отца, отчего тот взрывался со страшным треском.
Я проснулся, мало что соображая: снизу до меня донесся голос отца:
– Однако позволь мне выразить сожаление о том, что в нашем мире порок слишком часто бывает вознагражден!
Бузиг отвечал ему каким-то странным гнусавым голосом:
– Жозеф, Жозеф, не морочь мне голову…
Время течет и крутит колесо жизни – так вода крутит колесо водяной мельницы.
Пять лет спустя я шагал за черной повозкой, чьи колеса были столь высокими, что сзади я видел копыта лошадей. Я был во всем черном, рука маленького Поля изо всех сил сжимала мою руку. Нашу маму увозили от нас навсегда.
Об этом страшном дне у меня не осталось другого воспоминания, словно мои пятнадцать лет отказывались признать, что есть такое сильное горе, которое может убить. На протяжении многих лет, до зрелого возраста, нам с Полем и с отцом так и не хватило духу говорить о ней.
Потом маленький Поль стал очень большим. Он был выше меня на целую голову, носил окладистую, словно из золотого шелка бороду. Он пас свое стадо коз в холмах, окружающих гору Этуаль, которую он не пожелал покинуть, а по вечерам сквашивал козье молоко для приготовления сыра, используя ситечки, сплетенные из камыша; ночью, закутавшись в длинный плащ, спал прямо на земле. Это был последний из вергилиевских пастухов. Но в тридцать лет его не стало! Он умер в больнице. На ночном столике осталась его губная гармошка.
Моему дорогому Лили не удалось попрощаться с ним вместе со мной на маленьком кладбище в Ла-Трей, поскольку он уже много лет лежал тут же, под клумбой, усаженной бессмертниками: в 1917 году в одном из мрачных северных лесов пуля угодила ему прямо в лоб, оборвав его молодую жизнь, и он упал под дождем на холодные цветы, названия которых не знал.
Такова людская доля. Немного радостей, на смену которым приходит неизбывное горе.
Нет нужды ставить об этом в известность детей.
Прошло десять лет, я основал в Марселе кинематографическую компанию. Дела шли успешно, и я решил построить под небом Прованса киногородок. Продавец недвижимости принялся за поиски «имения» таких размеров, чтобы можно было воплотить в жизнь эту прекрасную затею.
Я был в то время в Париже, и он по телефону сообщил мне, что нашел подходящее место, добавив, что нужно немедленно, в ближайшие часы, заключить сделку, так как имелись и другие претенденты на покупку данного имения.
Он был в восторге от того, что нашел, а я знал, что он честный человек, так что я купил имение, даже не взглянув на него.
