Я сразу же утешился, и мне вдруг очень захотелось подойти к ним и сказать, что не стоит искать работу, когда у тебя больше тысячи франков.
Но продавец песка
[32] бросил мне в глаза целую горсть, так что я на четвереньках вскарабкался по лестнице, дополз до своей комнаты и упал замертво.
На другое утро отца дома не было: он ушел в Марсель. Я предположил, что он решил повидаться со своим другом – торговцем картошкой, чье имя я забыл. Мама прибиралась в доме и напевала.
Лили появился очень поздно, часам к девяти.
Он сообщил мне, что обо всем поведал своему отцу, и вот что тот сказал:
– Этого сторожа я знаю. Это он донес служащим заставы на Мунда де Парпальюна за то, что тот припрятал в шляпу-котелок четырех певчих дроздов. Они заставили его выложить четыре франка. Если этот тип когда-нибудь появится в здешних местах, ему недолго ждать выстрела, который он заслужил.
Это было весьма утешительным известием, однако выстрел прогремел бы слишком поздно.
– А с почтальоном ты говорил?
– Да, – с явным смущением ответил Лили. – Он уже был в курсе, потому как утром повстречал сторожа.
– Где?
– В замке. Он туда доставил письма.
– И что тот ему сказал?
– Все. Сторож как раз составлял протокол, – делая над собой усилие, произнес Лили. Это было страшным известием. – Так вот, почтальон посоветовал сторожу не составлять протокол. На что тот ему ответил: «Я от такого удовольствия не откажусь ни за что!» Почтальон поинтересовался: «Почему?» – «А потому, что у этих учителей круглый год каникулы». Тогда почтальон сообщил ему, что твой отец – это тот, кто подстрелил бартавелл. А сторож ему: «Мне на это наплевать!» – и как ни в чем не бывало продолжал составлять протокол. По словам почтальона, было видно: тому это доставляет удовольствие.
От рассказа Лили я совсем пал духом.
Тогда Лили вытащил из своей холщовой сумки две аппетитные розовые сосиски и в ответ на мой удивленный взгляд разъяснил:
– Они отравлены. Мой отец готовит их и раскладывает на ночь вокруг курятника, для лисиц. Хочешь, сегодня вечером перебросим их через ту стену?
– Ты хочешь отравить пса?
– А может быть, заодно и сторожа, – с милой улыбкой отвечал Лили. – Я выбрал самые красивые, чтоб ему захотелось попробовать их. Стоит ему откусить кусочек, как он тут же замертво упадет.
Меня до слез обрадовал его грандиозный замысел. Но смерть сторожа, которая могла бы произойти лишь на третий день (разумеется, если нам повезет, а ему нет), все равно не помешала бы протоколу дойти до адресата… И тем не менее мы решили в тот же вечер забросить сосиски отмщения куда следовало.
А до тех пор мы отправились в ложбину Рапон расставлять ловушки и затем до полудня собирали на кривых деревцах заброшенного фруктового сада миндаль и рябину.
Первый обход ловушек дал нам шесть рыжехвосток и крупного певчего дрозда-корсиканца.
Вернувшись домой, я разложил птиц на кухонном столе, вытряс содержимое наших сумок и как бы ненароком бросил:
– С дичью, миндалем, рябиной да еще дикой спаржей и грибами любое бедное семейство способно припеваючи жить круглый гол.
Мама нежно улыбнулась и, подойдя ко мне с разведенными в стороны намыленными руками, поцеловала в лоб.
– Не беспокойся, дурачок! – сказала она. – До этого пока еще не дошло.
* * *
Лили обедал с нами: его посадили – знак высшей почести – на место отца, который должен был вернуться из Марселя только к вечеру.
Я завел разговор о сельском образе жизни и заявил, что будь я на месте отца, то сделался бы земледельцем. Лили, на мой взгляд прекрасный знаток в подобного рода делах, принялся прославлять сперва урожайность и одновременно неприхотливость турецкого гороха, который не нуждается ни в воде, ни в навозе, ни даже в земле и питается чуть ли не одним святым духом, а затем удивительную быстроту роста скороспелой стручковой фасоли.
– Делаешь лунку, кладешь на дно фасолину, засыпаешь землей и бегом прочь! Не то она тебя догонит. – Посмотрев на мать, он добавил: – Конечно, я слегка преувеличиваю, но это лишь для того, чтобы было понятно.
В два часа дня мы опять отправились в холмы, в сопровождении Поля, большого специалиста по выковыриванию улиток из старых стен или оливковых пней. Целых три часа трудились мы без передышки, накапливая запасы, которые позволили бы нам противостоять грядущей нехватке съестного. К шести часам мы тронулись в обратный путь, нагруженные миндалем, улитками, ягодами лесного терновника, украденными в саду папаши Этьена великолепными синими сливами, к тому же с полной до краев сумкой почти спелых абрикосов, сорванных с одного очень старого абрикосового дерева, которое уже пятьдесят лет упорно продолжало плодоносить в одиноких развалинах заброшенной фермы.
Я заранее предвкушал, как обрадую маму всеми этими богатствами, но оказалось, что Огюстина не одна: рядом с террасой, где она сидела, стоял отец и, запрокинув голову, пил из пористого глиняного горшка в форме петуха, который держал над обращенным к небу лицом.
Я бросился к нему.
Он казался утомленным, его туфли были покрыты дорожной пылью. Он нежно поцеловал нас с Полем, погладил Лили по щеке и посадил сестренку себе на колени. Затем заговорил с мамой так, как будто нас не было.
– Я заходил к Бузигу. Не застал его. Оставил ему записку, в которой сообщил о постигшей нас беде. Затем зашел в больницу навестить полковника и застал там Владимира. Полковника прооперировали, посещения запрещены, переговорить с ним можно будет дней через пять-шесть. Но тогда будет уже слишком поздно.
– Ты заходил к инспектору академии?
– Нет, зато видел его секретаршу.
– Ты ей рассказал?
– Нет. Она подумала, что я пришел узнать, что нового, и сообщила, что меня перевели в третий разряд, – с горькой усмешкой пояснил отец.
– И какова была бы прибавка к жалованью?
– Двадцать два франка в месяц.
Размер суммы произвел на маму такое впечатление, что ее лицо исказилось, как будто она собиралась заплакать.
– К тому же, – продолжал отец, – она сообщила, что готовится мое награждение орденом Академических пальм!
– Ну вот видишь, Жозеф, – воскликнула мама, – нельзя же уволить учителя, награжденного Академическими пальмами!
– Зато, – возразил отец, – из списка на награждение можно вычеркнуть провинившегося учителя.
С глубоким вздохом он опустился на стул, сложил руки на коленях и повесил голову. Маленький Поль громко заплакал.
