Отдав ружье отцу, сторож снова бросил взгляд на наши пожитки:
– А я и не знал, что у школьных учителей такое хорошее жалованье! – В его голосе прозвучало подозрение.
Отец зарабатывал всего-навсего сто пятьдесят франков в месяц, но он воспользовался словами сторожа и вставил:
– Потому-то хотелось бы и дальше оставаться школьным учителем.
– Если вас уволят, виноваты будете вы. Я тут ни при чем! А теперь забирайте свои пожитки и марш отсюда туда, откуда пришли. Я же по горячим следам составлю рапорт. Вперед, Масток!
Повернувшись к нам спиной, он потянул за цепь, которая служила поводком его страшному псу, тот поплелся за хозяином, но обернулся к нам и не спускал с нас взгляда, отчаянно рыча, как будто жалел, что ему не удалось нас загрызть.
И тут вдруг с неожиданностью фейерверка грянул трескучий звон будильника; мать, вскрикнув, повалилась навзничь на землю, я бросился к ней и подхватил ее в тот момент, когда она потеряла сознание. Сторож, уже спустившийся с насыпи, обернулся и засмеялся.
– Прекрасно сыграно, но впустую! – довольно бросил он, после чего шатающейся походкой удалился, таща за собой звероподобного пса, с которым они были так похожи.
* * *
Мать скоро пришла в себя. Жозеф пытался привести ее в чувство, но лучше английских нюхательных солей на нее подействовали слезы и поцелуи сыновей.
Тут обнаружилось, что сестричка исчезла. Она спряталась в зарослях ежевики, как испуганная мышка, и не отвечала на наши призывы, стоя неподвижно на коленях и прикрыв глаза руками.
Затем мы всё вновь упаковали кое-как, рассовав по сумкам и тюкам колбасы, мыло, водопроводный кран и т. д.
– Как же слаб человек, когда преступает закон! – вполголоса приговаривал отец. – Этот сторож – отвратительная свинья и трус, каких мало. Но на его стороне закон, а я пленник собственного самозванства. Мне вменялось в вину все – моя жена, мои дети, мой ключ… Да, невесело начинаются наши каникулы. Даже не знаю, какой у них будет конец…
– Жозеф, – прервала его вдруг ободрившаяся мать, – это же еще не конец света!
На что отец ответил загадочной фразой:
– Пока я учитель, у нас будут каникулы. Но если через неделю я перестану быть учителем, я стану просто безработным…
Он взвалил на спину рюкзак и подтянул лямки.
Обратный путь был мрачнее мрачного. Поскольку мы в спешке как попало упаковали наши вещи, по пути мы теряли то одно, то другое. Я замыкал шествие и подбирал то гребешок, то банку с горчицей, то напильник, то шумовку, то зубную щетку.
– Я знала, – время от времени тихо повторяла мама.
– Да нет, – сердито возражал ей отец, – ты не знала, а просто боялась. И правильно делала, но это могло случиться в любой момент. Тут нет ничего загадочного, и предчувствие тут ни при чем, все дело в моей глупости и жестокости этого дурака. Как же слаб человек, когда преступает закон! – без конца повторял отец.
С тех пор жизнь научила меня обратному: человек слаб, когда им движут чистые побуждения.
Мы добрались до двери, и на наши головы свалилась новая катастрофа: Жозеф, по своему обыкновению, очень тщательно запер за нами все двери, а ключ – ключ летних каникул и наших бедствий остался в кармане безжалостного сторожа…
Скинув рюкзак, Жозеф стал осматривать ограду: перелезть через нее было невозможно – она была слишком высока и к тому же утыкана поверху острыми черепками, поблескивающими на солнце…
Мы были в полном отчаянии.
Порывшись в кармане рюкзака, отец вытащил из него плоскогубцы. Он был мрачен, но действовал решительно. Мы молча смотрели на него и смутно чувствовали: сейчас он берет на себя огромную ответственность за то, что произойдет дальше.
Он спустился с насыпи, дошел до виноградника и хладнокровно и не спеша отрезал кусок проволоки, поддерживающей лозы, затем смастерил из нее небольшой крючок. На его лице ясно читались решимость и бунт человека, которому нечего терять и чье бесчестье настолько велико, что больше уже быть не может.
Подойдя к двери, он всунул крючок в замочную скважину, закрыл глаза и нагнулся, чтобы слышать, что происходит с замком под воздействием преступной отмычки. Впервые в жизни я видел взломщика за работой, и этот преступник был не кто иной, как мой отец!
Наконец, после множества неудачных попыток, сопровождаемых безотрадным звяканьем, от которых Жозеф разнервничался, послышался резкий веселый щелчок, и взломанная дверь пропустила нас.
Мы бросились вперед, опередив отца.
– Еще не все! Дверь нужно запереть! – крикнул он.
Он еще некоторое время возился с замком, пока вновь не раздался щелчок.
Тогда Жозеф выпрямился, и на его искаженном лице показалась улыбка, словно эта маленькая победа над беспорядком навсегда снимала с него вину.
Мы бодро двинулись к следующей двери, но поскольку за нею нас ждала дружба Доминика, отцовская рука уже не дрожала, и он продемонстрировал нам мастерское владение отмычкой; мне показалось, что отец гордится своей ловкостью, он даже весело подмигнул нам и самоуверенно усмехнулся.
– Я считаю, что мы находились в ситуации, в которой применима самооборона. Сторож имел право обвинять нас, но не выносить приговор… Расскажем обо всем Доминику – он человек разумный, посоветует, что делать.
Но ставни фермы оставались закрытыми… Доминик, скорее всего, ушел в деревню играть в шары. Зато в доме нашего друга-полковника мы застали Владимира. Выслушав до конца рассказ отца, в котором им был опущен конец, Владимир заговорил:
– Я бы охотно навестил этого человека. Но я говорил с ним всего три раза за свою жизнь и трижды дал ему по морде. Если пойду опять, будет то же самое. Лучше посоветоваться с полковником. К сожалению, он в больнице. Мне было запрещено сообщать вам об этом, но приходится. Ему сделали операцию. Завтра утром пойду навестить его и, если он будет себя хорошо чувствовать, расскажу… Но не знаю, сможет ли он помочь…
– Но ведь хозяин того имения тоже дворянин! Он барон… – начал было отец.
– А вот и нет, – уточнил Владимир. – Мой хозяин говорит, что никакой он не дворянин и что его фамилия Баранони. Говорят, он крупный торговец мясными изделиями… Однажды, выйдя из церкви в Ла-Валентин, он подошел к моему хозяину и представился: «Я барон из поместья Акат», на что господин граф ответил: «А я думал, вы не кто иной, как барон де Баран». Тот ушел, не сказав ни слова.
– Ну, если так, надеяться не на что, – махнул рукой Жозеф.
– Ну что вы! Что вы! Нельзя же так расстраиваться. Пойдемте-ка со мной, пропустим по стаканчику! И никаких отказов! Вам станет лучше!
Он заставил отца с матерью выпить по рюмочке виноградной водки, которую оба они героически проглотили, как пьют лекарство, затем принес для нас с Полем крем-ликер какао
[31], а сестричке чашку молока, которой она страшно обрадовалась.
