– Вот и мой канал, как он вам нравится?
– Очень красиво, – ответил отец.
– Да, очень красиво; но канал уже начинает ветшать… Взгляните на облицовку берегов: повсюду сверху донизу идут трещины… Так теряется немало воды, и местами это уже не канал, а дуршлаг.
Последнее слово поразило Поля, который несколько раз повторил его.
Подойдя к маленькому мостику, Бузиг гордо вымолвил:
– А вот тут уже год, как берег обновлен. Это я позаботился о том, чтобы его обновили с помощью влагостойкого цемента.
Отец стал рассматривать берег, который казался и впрямь совершенно новым.
– Однако тут трещинка, – вдруг заявил он.
– Где? – забеспокоился Бузиг и нагнулся к воде.
Указав на тончайшую серую черточку, отец принялся скоблить ее кончиком ногтя. Цемент стал крошиться; перетирая крошки, отец вгляделся в них и заявил:
– Это не влагостойкий цемент. Да и доля песка завышена.
Бузиг выпучил глаза:
– Как! Вы уверены?
– Уверен! Мой отец работал каменщиком, так что я в этом деле неплохо разбираюсь.
– Ого! – отозвался Бузиг. – Я напишу обо всем этом в своем рапорте, и подрядчику, который это допустил, не поздоровится!
– Если не заделать эту трещинку, через месяц она будет шириной с четыре пальца…
– Это дуршлаг! – вдруг завопил Поль.
– Займемся этим безотлагательно, – пообещал Бузиг.
Отщипнув кусочек цементного покрытия, он завернул его в листочек, вырванный из записной книжки, и пошел дальше.
Мы пересекли четыре огромных имения.
В первом из них возвышался замок с башенками в окружении клумб с цветами, а дальше шли виноградники и фруктовые сады.
– Это замок какого-то дворянина. По всей видимости, он болен, никто его не видел, – пояснил Бузиг.
– Если этот аристократ встретит нас на своей земле, он вряд ли будет доволен. Я лично не очень люблю дворян, – проговорил отец.
Обучение в стенах педагогического училища в Экс-ан-Провансе наложило на отца неизгладимый отпечаток. Однако кое-кто из аристократов, с которыми он был знаком по книгам, снискал его благосклонность: Дюгеклен, Баярд, Латур д’Овернь, Шевалье д’Ассас и особенно король Генрих Четвертый – последний был ему дорог, поскольку скакал на четвереньках, чтобы рассмешить своих маленьких детей. Но в целом отец считал дворян людьми наглыми и жестокими, подтверждением чему служил тот факт, что им нередко отрубали головы. Ведь чужие бедствия никогда не внушают нам доверия, и ужас, испытываемый перед резней, обезображивает и самих жертв.
– Он граф, – уточнил Бузиг, – о нем здесь сложилось неплохое мнение.
– Может быть, потому, что его не знают. Но у него на службе наверняка есть держиморды.
– Испольщик и сторож. Испольщик – добрейший старик, сторож тоже не из молодых. Это великан. Я несколько раз встречал его, но он со мной не заговаривал. «Здрасте», «до свидания», вот и все!
Мы благополучно добрались до второй двери. Канал протекал под низенькой аркой, длинные пряди постенницы свисали с нее, ложились на поверхность воды и словно уносились вдаль вместе с течением. Бузиг щелкнул замком, и мы оказались в девственном лесу.
– А это замок Спящей красавицы. Ставни всегда закрыты, я никогда здесь никого не встречал. Вы можете петь, кричать – никакой опасности, что кто-то увидит или услышит вас, – разъяснил нам наш провожатый.
Заброшенные поля заросли земляничником и терпентинными деревьями; посередине парка из вековых сосен располагалось огромное квадратное строение; добраться до него казалось невозможным, поскольку подлесок состоял из тесных рядов колючего дрока (того самого аржераса с провансальских холмов). Маленький Поль был глубоко поражен тем, что за закрытыми ставнями замка спит сама Спящая красавица и что благодаря Бузигу мы одни знаем об этом.
Потом на нашем пути оказалась еще одна ограда и еще одна дверь: мы пересекали территорию третьего поместья.
– Этот замок принадлежит нотариусу, – пояснил Бузиг, – смотрите, он всегда закрыт, кроме августа. И живет тут только семья крестьян. Я часто встречаю дедушку: он ухаживает за этими великолепными сливовыми деревьями. Он глухой как тетерев, но очень приветливый… Он все время говорит о войне семидесятого года и требует, чтобы нам вернули Эльзас и Лотарингию.
– Истый патриот своей страны, – прокомментировал отец.
– О да! – согласился Бузиг. – Жаль только, что выжил из ума.
Мы так никого и не встретили, но нам посчастливилось лицезреть сквозь изгородь нижнюю заднюю половинку крестьянина, обрабатывающего грядки с помидорами.
Бузиг открыл еще одну дверь: она была пробита в стене из тесаного камня высотой не меньше четырех метров; поверху стена была утыкана острыми черепками, которые свидетельствовали о не слишком развитом чувстве гостеприимства хозяина данного имения.
– Этот замок самый большой и самый красивый из всех. Но хозяин живет в Париже, и тут никогда никого нет, кроме сторожа… Посмотрите сами!
Сквозь изгородь мы увидели две высокие башни, стоящие по обе стороны замка, который был высотой по меньшей мере с десятиэтажный дом. Все окна были закрыты, кроме нескольких мансардных, расположенных под самой крышей из грифеля.
– Там наверху квартирка сторожа… Оттуда он и следит за мародерами, которые наведываются грабить фруктовый сад…
– В эту минуту он, может быть, следит за нами? – заметил отец.
– Вряд ли. Сад с той стороны. Туда он по большей части и смотрит.
– Он тоже твой друг?
– Не сказал бы. Это бывший унтер-офицер.
– Они, как правило, не отличаются хорошим характером.
– Это как раз тот самый случай. Но он постоянно пьян в доску и к тому же прихрамывает. Если бы он нас увидел, что вряд ли нам грозит, вам нужно было бы только ускорить шаг, ему бы ни за что вас не догнать, даже с его псом!
– У него есть пес? – обеспокоенно спросила мать.
– Да, – успокаивающе ответил Бузиг, – пес у него огромный, но ему не меньше двадцати лет, он кривой и еле-еле передвигается: хозяину приходится тащить его за собой на цепи. Уверяю вас, никакой опасности нет. Но чтобы успокоить вас, пойду взгляну. Ждите меня за этим кустом!
В защищающей нас от чужих взглядов изгороди зияла большая дыра. Бузиг решительно прошел вперед и остановился посередине опасного пространства. Засунув руки в карманы, сдвинув фуражку на затылок, он долго вглядывался сначала в замок, а потом во фруктовый сад.
Мы ждали, сгрудившись, словно овцы, под кустом земляничника. Мать побледнела и отрывисто дышала. Поль перестал грызть кусок сахара, украденный им из того свертка, который он же и нес. Отец, вытянув голову вперед, вглядывался во что-то сквозь листву.
