– Каждый год, – пояснил Лили, – они задерживаются здесь на две недели, не меньше. Облюбуют какое-нибудь дерево и возвращаются к нему каждый вечер. Ты только представь себе: будь у нас с собой штук пятьдесят палочек с клеем, сколько бы мы их поймали сегодня!
– Дядя Жюль сказал, что их можно приручить…
– Верно, – подтвердил Лили. – У моего брата был один скворец, говорящий, но он знал только местные сдова!
– А я научу его говорить по-французски.
– Вряд ли тебе это удастся – птицы-то деревенские…
Мы бодрым шагом пошли домой, строя множество планов.
Мне уже представлялось: вот я иду себе, засунув руки в карманы, по обрыву Тауме, ветерок треплет мои волосы, а на плече у меня восседает верный друг-скворец, мы с ним оживленно беседуем, и он нежно пощипывает меня за ухо.
Между тем дядя Жюль с отцом отправились на охоту в Пишорис, слегка обиженные нашим с Лили дезертирством. Лили разделил с нами – тетей Розой, мамой, сестренкой, Полем и мною – нашу трапезу.
За столом он хранил серьезное выражение лица, я же изображал бурную веселость, которой была очень рада мама. Я смотрел на нее с нежностью, но не отрекся от своего решения следующей ночью покинуть ее.
* * *
Позже я часто задавался вопросом, как я мог без всяких угрызений совести и без малейшего беспокойства за своих родных принять подобное решение, и понял это только сейчас.
До невеселой поры полового созревания мир детей совсем не похож на мир взрослых: дело в том, что они обладают чудесным даром вездесущности.
Каждый день, завтракая за семейным столом, я в то же время обегал холмы, вынимал из ловушки еще не до конца окоченевшего дрозда.
Этот куст, этот дрозд, эта ловушка были для меня столь же реальны, как эти клеенка и кофе с молоком на столе, как этот портрет господина Фальера
[22], застенчиво улыбающегося со стены. Когда отец неожиданно задавал мне вопрос: «Ты где витаешь?», я моментально возвращался в столовую, но продолжал пребывать в своих грезах: оба этих мира, реальный и внутренний, сосуществовали для меня на равных правах.
Я тотчас откликался: «Я здесь!», но таким тоном, как будто выражал протест.
Я и правда был здесь, рядом с ними, и некоторое время искренне играл в совместную с ними жизнь, но стоило мне услышать жужжание мухи, как внутри меня мгновенно возрождался образ ложбины Лансло, где когда-то меня так долго преследовали три маленькие синие мухи: сила памяти у детей такова, что в этом вдруг воскресшем воспоминании я различал тысячу мелких подробностей, которые прошли, как мне казалось, незамеченными, – так вол, пережевывающий жвачку, распознает в ней вкус семян и цветов, которые он проглотил, сам того не зная.
Для меня стало привычным покидать дорогую моему сердцу семью, поскольку часто мысленно я был без нее и далеко от нее. И мое завтрашнее бегство в пещеру не стало бы чем-то новым и возмутительным. Единственным изменением в привычном образе жизни стала бы моя физическая разлука с ними.
Но что будет с ними во время нашей разлуки? Я об этом не особенно задумывался, так как не был уверен, что их существование продолжится в мое отсутствие; если же оно и продолжится, то это будет какое-то нереальное, а следовательно, не причиняющее им боли существование.
С другой стороны, я же не собирался покинуть их навсегда; я твердо намеревался вернуться к ним и тем самым вдруг воскресить их. Своим возвращением я дал бы им столько подлинной радости, что она свела бы на нет все их тревоги, они вдруг очнулись бы от кошмарного сна и все кончилось бы как нельзя лучше – всеобщим, еще бо́льшим счастьем.
* * *
После завтрака Лили ушел, объяснив, что мать нуждается в его помощи: он должен растолочь цепом турецкий горох; на самом деле, зная, что его мать в поле, он собирался обследовать погреб и кое-что позаимствовать.
Я не мешкая поднялся к себе, якобы для того, чтобы собрать личные вещи, которые необходимы мне в городе, и принялся за сочинение прощального письма:
Дорогой папа,
дорогая мама,
дорогие родители,
прежде всего не беспакойтесь. Это ни к чему. Я нашел теперь свое призвание – жить атшельником.
Я взял с собой все необходимое.
Что касается учебы, теперь уже поздно, потому что я навсегда от нее Отказался.
Если у меня не получится, я вернусь домой. Мое счастье – в Приключенниях. Опасности никакой. Я запасся двумя таблетками аспирина фирмы «Заводы Роны». Не растраивайтесь!
К тому же я буду не один. Один человек (неизвестный вам) будет приносить мне хлеб и оставаться со мной в грозу.
Не ищите меня: меня просто невозможно найти.
Папа, заботься о здоровье мамы. Я буду думать о ней каждый вечер.
Мною же ты должен гордиться, потому что, для того чтобы стать атшельником, нужна Храбрость, а у меня ее сколько угодно. Что я и доказываю.
Когда вы вернетесь сюда, вы меня не узнаете, если я не скажу вам «А это я».
Поль будет немножко завидовать, но это не важно. Целуйте его крепко-крепко заместо его Старшего Брата.
Я вас нежно целую, особенно мою дорогую маму.
Ваш сын
Марсель
Атшельник с Холмов
Затем я пошел за старым обрывком веревки, который заприметил в траве у колодца Букан. Длиной он был не больше двух метров, и некоторые его волокна порвались, перетершись о закраину колодца. Тем не менее мне показалось, что он выдержит мой вес и позволит благополучно спуститься из окна моей комнаты. Я спрятал его под матрас.
Дошло дело и до сбора «пожитков»: немного нижнего белья, пара ботинок, острый нож, топорик, вилка, ложка, тетрадь, карандаш, моток бечевки, кастрюлька, гвозди и несколько старых, почти непригодных инструментов. Все это я спрятал под кроватью с намерением увязать в одеяло, как только все уснут.
Обе мои холщовые сумки ранее были отложены в шкаф до будущего охотничьего сезона. Я заполнил их тем, что удалось извлечь из приготовленных к отъезду в город тюков: сушеными миндальными орехами и сливами, небольшим количеством шоколада.
Тайные приготовления к побегу привели меня в возбужденное состояние. Бессовестно шаря в чужих вещах, в том числе вещах дяди Жюля, я сравнивал себя с Робинзоном Крузо, обследующим трюм севшего на мель потерпевшего крушение корабля и обнаруживающим там тьму бесценных предметов, как то: молоток, моток веревки или пшеничные зерна.
Когда все было готово, я решил посвятить маме последние часы, которые мне предстояло прожить рядом с нею.
Я очень тщательно почистил картошку, вымыл и высушил салат, накрыл на стол, время от времени подбегая к маме и целуя ей руку.
