У меня внезапно перехватило горло, на меня накатил приступ отчаяния и гнева.
Я заливался слезами, топал ногами, икал, катался по гравию под шелест номеров «Маленького провансальца», которые были напиханы под мою одежду.
– Нет, нет! Не уеду! Нет! Не хочу в город! Нет! Не поеду! – вопил я.
Стайка сайр вспорхнула и нырнула в ложбину, а потрясенный моим отчаянием Лили бросился ко мне и крепко обнял меня, так что захрустели все шестнадцать слоев «Маленького провансальца», разделявших наши отчаявшиеся сердца.
– Успокойся! Не изводи себя! – повторял он. – Нельзя так портить себе кровь! Послушай, послушай меня…
Я слушал его, но что он мог сказать мне, кроме того, что он мой самый верный друг.
Стыдясь своего малодушия, я сделал над собой большое усилие:
– Если меня заставят вернуться в город, я уморю себя голодом. Кстати, я уже сегодня утром ничего не ел.
Мои слова явно встревожили Лили.
– Совсем ничего?
– Ничего.
– У меня есть яблоки. – Лили принялся шарить в своей сумке.
– Не надо! Не хочу! Не хочу ничего!
Я отказался столь непреклонным тоном, что он не посмел настаивать.
– Решено. Пусть едут, раз им хочется, а я остаюсь здесь, – после продолжительной паузы решительно проговорил я.
Желая подчеркнуть, что мое решение окончательное и обсуждению не подлежит, я сел на большой камень и скрестил руки на груди. Лили недоумевающе смотрел на меня:
– Но что ты будешь делать?
– Ха, очень просто. Завтра утром или, может быть, этой ночью соберу пожитки и спрячусь в пещере под Ле-Тауме.
– Неужели ты и правда так сделаешь? – вытаращив глаза, спросил Лили.
– Ты меня плохо знаешь!
– Они сразу же станут искать тебя!
– Не найдут!
– Тогда они сообщат жандармам и деревенскому сторожу из Алло.
– Поскольку никто не знает о пещере – ты сам так сказал, – этим меня не найти. Для начала напишу письмо отцу и оставлю на кровати. Напишу, чтобы он меня не искал, потому что найти меня невозможно, и пригрожу, что, если он обратится к жандармам, я брошусь вниз с отвесной скалы. Я отца хорошо знаю. Он все поймет и ничего никому не скажет.
– Но расстроится он здорово!
– Он бы расстроился еще больше, умри я дома в Марселе.
Этот аргумент убедил меня самого и подтвердил бесповоротность моего решения, но Лили, поразмыслив, поинтересовался:
– Я был бы очень рад, если б ты остался. Но как ты будешь жить один в пещере?
– Во-первых, я возьму с собой еду. В доме есть шоколад и целая коробка печенья. И потом, ты, наверно, слышал о том отшельнике, что двадцать лет жил в ложбине Пастан. Я буду делать, как он: собирать дикую спаржу, ходить по улитки и по грибы и посажу турецкий горох!
– Ты не умеешь его готовить.
– Научусь. Еще буду ходить в Пондран и воровать сливы папаши Румье: он никогда их не собирает… Буду сушить на солнце смоквы, миндаль, ягоды рябины, терновника, собирать ежевику.
Было видно: я его не очень-то убедил, что меня подстегнуло.
– Видно, что ты совсем не читаешь книг! А я прочел их не меньше двух десятков! И могу утверждать, что немало людей выживает в девственных лесах… Хоть те и кишат ядовитыми пауками, да такими большими, что им не уместиться и в супнице, они ни с того ни с сего бросаются тебе в лицо… а еще огромными удавами, свисающими с деревьев, а еще упырями, высасывающими твою кровь, когда ты спишь, а еще свирепыми индейцами, которые гонятся за тобой, чтобы отрубить тебе голову и высушить ее на солнце, пока она не скукожится до размеров кулака. А здесь всего этого нет – ни индейцев, ни диких зверей… Разве что дикие кабаны? – замявшись, добавил я.
– Нет, их зимой не бывает.
– Почему?
– Летом их сюда гонит жажда. Зимой у них есть вода, так что они остаются на своих насиженных местах, ближе к Сент-Виктуар…
Это было прекрасное и весьма утешительное известие, поскольку мне нередко доводилось видеть во сне тропинку с размотанными кишками бедного однорукого браконьера.
– А на чем ты будешь спать ночью? Вот вопрос.
– Постелю бауко прямо на земле в углу пещеры. Это не хуже тюфяка… Человек ко всему привыкает. Ты, конечно, не знаешь, кто такой Робинзон Крузо, а я знаю. Это был моряк. Он плавал как рыба, но не умел быстро бегать, потому что на корабле не побегаешь… Так вот, когда он потерпел крушение и очутился один на необитаемом острове, через три месяца он бегал так быстро, что догонял диких коз.
– Хо-хо! С этим типом я не знаком, зато коз знаю прекрасно! Если это он тебе об этом рассказал, можешь быть уверен: он самый настоящий врун! – решительно возразил Лили.
– Говорю тебе, это написано в книге, одной из тех, какими награждают лучших учеников в конце учебного года.
С этим невозможно было спорить: Лили пришлось уступить, что он и сделал, не потеряв, однако, лица:
– Конечно, если козы были суягными, тогда, пожалуй. Но если тебе, к примеру, вздумалось бы поймать коз моего отца…
– Да на что они мне сдались! Я просто хотел привести пример, что ко всему можно привыкнуть! Если мне доведется поймать одну из коз твоего отца, то я просто выдою из нее стакан молока и сразу отпущу!
– Это можно, никто и не заметит.
Наш разговор продолжался до полудня.
Мало-помалу, по мере того как я разворачивал перед его глазами картину своей новой жизни, Лили позволял убедить себя.
Для начала он пообещал пополнить мои запасы съестного, стащив из погреба матери мешок картошки и по крайней мере две палки колбасы. Потом пообещал каждый день оставлять для меня половину своей порции хлеба и целую порцию шоколада. Позже, как человек практического склада, он приступил к рассмотрению финансовой стороны вопроса.
– Во-первых, из нескольких дюжин пойманных нами певчих дроздов домой я стану относить только половину, а вторую половину будем продавать хозяину постоялого двора в Пишорисе! Один франк за тордра, два франка за сайру. На эти деньги ты сможешь покупать хлеб в Обани!
– Можно торговать улитками на рынке!
– А еще фенхелем! – обрадованно закричал он. – Травник в Ла-Валентин дает три су за килограмм!
– Я буду вязать пучки, а ты – относить ему!
– Этих денег хватит и на покупку ловушек для кроликов!
– И на железную проволоку для силков! Если попадется заяц, то продадим его не меньше чем за пять франков!
– А еще купим клея, чтоб ловить певчих дроздов живьем! Живой дрозд стоит шесть франков!
Когда я поднялся с камня, чтобы идти домой, огромная стая скворцов, резко изменив направление полета, внезапно нырнула вниз и обрушилась на сосновый лес. Верхушки сосен вдруг ожили от нескольких сот пернатых. Я был ошеломлен и восхищен.
