– Точно, – подтвердил дядя Жюль. – Пора спать, завтра нам предстоит спозаранку выйти из дому, поскольку завтра, в наш последний день здесь, нам разрешено поохотиться в лесах под Пишорисом. Это самый красивый охотничий заповедник во всем краю!
Отец взял на руки заснувшего Поля и понес наверх, все остальные потянулись вслед за ним.
– Как тебе моя идея? – вполголоса спросил я у мамы.
– Идея великолепная, но это будет утомительно для твоего отца!
– А может быть, не будем возвращаться сюда каждый день. Только в среду и в субботу…
– А в другие дни мне одной будет страшно!
– Да нет! Я попрошу Лили ночевать здесь…
– Это все меняет! Осталось спросить Лили. Если согласится, мы спасены! – съязвил дядя Жюль.
– Лили уже стрелял из ружья! Да еще как здорово! Из ружья своего брата.
– Замечательно! А теперь спать. Тебе необходимо выспаться. Я поговорю с твоим отцом, и завтра все уладим, – положила конец разговору мама.
Меня разбудил свежий воздух: это Поль только что распахнул окно. Занималась заря. Вернее, я принял за зарю тусклый свет, проникший в нашу спальню, но, услышав, как на крыше щебечут желоба и дождевая вода, весело напевая, льется в отдающую звонким эхом цистерну, понял, что уже давно наступило утро.
Было не меньше восьми часов, отец почему-то не разбудил меня; стало ясно – надежде на последнюю охоту не суждено осуществиться: ее залило дождем.
– Как только дождь прекратится, пойду за улитками, – заявил Поль.
– А тебе известно, что завтра нам уезжать? – спросил я, вскочив с постели.
Мне хотелось пробудить в нем зрелищный приступ отчаяния, который можно было бы обернуть на пользу дела.
Он сосредоточенно завязывал шнурки ботинок и не отвечал.
– Понимаешь, мы больше не пойдем на охоту, больше не будет ни муравьев, ни богомолов, ни цикад.
– Все равно они все сдохли! Не осталось ни одного, – ответил Поль.
– В городе нет деревьев, нет сада, нужно ходить в школу… – подливал я масла в огонь.
– О да! – обрадовался он. – В школе есть Фюзье. Он красивый, Фюзье! Я его очень люблю. Я ему обо всем расскажу. Дам ему миндальной смолы…
– Значит, тебе доставляет удовольствие, что каникулы кончились? – ехидно поинтересовался я.
– Ну да! – выпалил он. – А еще дома у меня есть коробка с солдатиками!
– Почему же ты тогда вчера плакал?
– Не знаю, – ответил он, захлопав своими голубыми глазами.
Мне стало тошно от такой покорности судьбе, но я не падал духом; спустившись вниз, в столовую, я застал там всех наших, повсюду были вещи.
Отец упаковывал в два деревянных ящика обувь, домашнюю утварь и книги. Мать складывала на столе белье, тетя до отказа заполняла чемоданы, дядя перевязывал тюки, сестренка, сидя на высоком детском стульчике, сосала большой палец, а «горничная», стоя на четвереньках, собирала сливы из корзины, которую нечаянно опрокинула.
– А, вот и ты! – приветствовал меня отец. – Пропала наша последняя охота. Ничего не поделаешь…
– Обидно, конечно. Желаю, чтобы жизнь не приготовила тебе огорчений похуже! – утешил дядя Жюль.
Мать поставила на заваленный стол чашку кофе с молоком и великолепные тартинки. Я сел.
– Папа, ты подумал насчет моей идеи?
– Какой идеи?
– Чтобы мама осталась здесь с Полем, а мы с тобой…
– Милый мой, да это просто нелепо! – прервал меня дядя Жюль.
– Но ведь ты сам так делал? Не хочешь нам свой велосипед одалживать?
– Да я с удовольствием, будь твое предложение осуществимым. Но ты не сообразил, что я заканчивал работу в пять часов вечера и приезжал сюда в половине восьмого! Это было летом, когда еще очень светло! А твой отец будет заканчивать работу в школе в шесть вечера, а осенью в шесть часов уже темно! Вы же не можете каждый день в кромешной темноте проделывать этот путь!
– Ну а если у нас будет фонарь? Я буду его держать…
– Что ты мелешь? – вмешался в разговор отец. – Ты же видишь, какая погода! И дождь будет идти все чаще и чаще, так что вряд ли стоит преодолевать столько километров только ради того, чтобы сидеть тут по вечерам у огня. – Его тон стал более суровым. – Да к чему столько объяснений? Все очень просто – каникулы кончились, вот-вот начнется учебный год. Завтра мы уезжаем.
Он принялся забивать один из двух ящиков. Мне вдруг стало окончательно ясно: он забивает гроб с канувшими в прошлое летними каникулами и ничего уже не поделаешь.
Делая вид, что мне все это нипочем, я подошел к окну и прижался к нему лицом. Струйки дождя неспешно стекали по стеклам; так же неспешно по моему лицу текли слезы…
В кухне надолго установилась тишина.
– Кофе остынет, – проговорила наконец мама.
– Я не голоден, – не поворачивая головы, ответил я.
– Ты и вчера за ужином ничего не ел. Ну иди, сядь сюда, – настаивала она.
Я не ответил. Она направилась было ко мне, но отец начальническим тоном остановил ее:
– Не трогай его. Раз ему не хочется есть, значит еда может нанести ему вред. Не стоит брать на себя такую ответственность. Удав, кстати, ест только раз в месяц.
В мертвой тишине он вбил в крышку ящика четыре гвоздя: война была объявлена.
Я стоял у окна, спиной к ним.
Они переговаривались между собой.
– У нас были потр-р-рясающие каникулы, но и вер-р-р-нуться домой чертовски пр-р-риятно! – доносилось до меня.
– Может быть, это что-то не совсем нормальное, но я жду не дождусь, когда снова окажусь в классе со своими учениками, перед моей черной классной доской!
«Неужели этот маньяк от образования забыл о бартавеллах?» – мелькнуло у меня в голове.
Что касается тети Розы, та прямо заявила:
– А мне здесь знаете, чего не хватает? Газа. Если честно, я уже дни считала, когда мы вернемся в город и можно будет пользоваться газом!
Мыслимое ли дело, чтобы прелестная и кажущаяся столь разумной женщина высказывала такие нелепости и предпочитала шипящую вонь городского газа насыщенному ароматом сосновой смолы ветерку с холмов?
Но дяде Жюлю все же удалось превзойти ее по части святотатства.
– А мне, представьте себе, больше всего не хватало комфортабельной уборной, без муравьев, пауков и скорпионов, со смывным бачком.
Вот, значит, о чем были все помыслы этого заядлого толстозадого любителя вина: среди ароматов тимьяна, розмарина и лаванды, под пение кузнечиков и цикад, под ярко-голубым небом, где свершалось действо провансальских празднеств, он мечтал о городском унитазе со смывным бачком! И открыто признавался в этом!
