Вот почему дни летних каникул, неизменно похожие друг на друга, не позволяли понять, какое время года на дворе, – на лике уже мертвого лета не появлялось ни морщинки.
Я оглянулся, ничего не понимая:
– А кто тебе сказал, что наступила осень?
– Через четыре дня Святой Михаил, тогда и прилетят первые сайры. Пока это только пробный полет, а настоящего жди на следующей неделе, в октябре…
От последнего слова у меня защемило сердце. Октябрь… НАЧАЛО УЧЕБНОГО ГОДА!
Я отказывался думать об этом, изо всех сил гнал от себя эту страшную мысль, находясь в том самом умонастроении, которое стало мне понятно позднее, когда наш преподаватель Эме Сакоман объяснил нам суть субъективного идеализма Фихте. Как и немецкий философ, я был уверен, что внешний мир сотворен лично мною и что в моей власти просто силой воли вычеркнуть из него любые неприятные события. Именно по причине этой врожденной убежденности, которую жизнь неизменно опровергает, дети приходят в такую ярость, когда какое-нибудь событие, которое они считали подвластным себе, беспардонно идет наперекор их желаниям.
Так и я попробовал выбросить из головы наступление октября со всеми вытекающими из этого последствиями. До них пока еще было сравнительно далеко, и поэтому они не противились тому, чтобы я забыл о них, как противилось бы событие нынешнего дня. Мне это удалось сполна, поскольку на помощь пришел отдаленный раскат грома, положивший конец нашему разговору.
Лили встал и прислушался. По небу вновь где-то над городком Алло, с другой стороны Тауме, прокатился гром.
– Ну вот! Началось, – проговорил Лили. – Увидишь, что будет через час!.. Пока еще далеко, но движется к нам…
Выйдя из зарослей шиповника, я увидел, что небо изрядно потемнело.
– И что нам делать? Может быть, вернуться в Бомсурн?
– Ни к чему. Я знаю одно местечко, там, где кончается Тауме, – мы не промокнем и все увидим. Пошли со мной.
Он отправился в путь. Я за ним.
В то же самое мгновение от нового раската грома, прозвучавшего уже ближе к нам, как-то глухо ухнув, пошатнулся окружающий пейзаж. Лили обернулся ко мне.
– Не бойся. У нас еще есть время, – бросил он, тем не менее прибавив ходу.
Мы взобрались вверх по двум отвесным лазам; небо становилось сумеречным. Когда мы добрались до подножия скалы, я увидел, как на нас надвигается огромная фиолетовая завеса… и вдруг ее пронзила бесшумно сверкнувшая ярко-красная молния.
Вскарабкавшись вверх по третьему, почти вертикальному лазу, мы оказались на предпоследней перед плоскогорьем террасе. Шагах в пятидесяти перед собой мы увидели треугольную расселину меньше метра шириной у основания.
В нее-то мы и забрались. Эта своеобразная пещера, у входа чуть расширяющаяся, сужалась по мере того, как мы продвигались по ней, углубляясь и в скалу, и во мрак.
Набрав несколько плоских камней, Лили устроил своего рода скамью, с которой вся близлежащая округа была видна как на ладони.
– Можно начинать! – сложив руки рупором, бросил он грозовым тучам.
Однако ничего не последовало.
У наших ног, тремя террасами ниже, распростерлась словно ныряющая в глубину ложбина Жардинье, чей сосновый лес доходил до двух отвесных каменистых обрывов над ущельем Пастан, те, в свою очередь, ныряли меж двух плоскогорий со скудной растительностью.
Справа, почти на уровне наших глаз, виднелись отлогие подступы к Тауме, где мы поставили силки.
Слева от ложбины Жардинье располагалась кремнистая крутизна обрыва, по верху которого шла черная кайма из сосен и каменных дубов – водораздел между скалами и небом.
Этот пейзаж, который я всегда видел не иначе как трепещущим, танцующим в знойном воздухе жарких летних дней, замер, напоминая огромные рождественские ясли из картона.
Над нашими головами проплывали зловещие фиолетовые тучи, и голубоватый свет дня с каждой минутой все больше тускнел, словно пламя гаснущей керосиновой лампы.
Мне не было страшно, но мною овладело странное ощущение беспокойства, какая-то идущая из глубины животная тревога.
Обычные ароматы холмов – и прежде всего аромат лаванды – прибило к земле, они стали густыми, чуть ли не осязаемыми.
Мимо нас очертя голову, словно за ними гнались охотничьи собаки, промчалось несколько кроликов, потом из ложбины бесшумно вылетели куропатки с широко раскрытыми крыльями и расположились шагах в тридцати слева от нас, под выступом серого обрыва.
И только тогда, в торжественной тишине холмов, завели свою песнь неподвижно стоящие сосны.
Это был отдаленный шепот, еле уловимый гул, слишком слабый, чтобы отозваться эхом, но какой-то подрагивающий, непрестанный, волшебный.
Мы не шевелились, не говорили. Откуда-то со стороны Бомсурн донесся крик перепелятника, сначала пронзительный, отрывистый, а потом долгий, словно зовущий на помощь; на серую скалу перед моими глазами упали первые капли дождя.
Капли были редкими, тяжелыми, стукаясь о скалу, они отскакивали от нее и словно взрывались, после чего на камне оставались фиолетовые пятна размером с монетку. Затем они сблизились во времени и в пространстве, и поверхность скалы залоснилась, как городской тротуар под дождем. И наконец, проткнув грозовые тучи, сверкнула короткая молния, за ней раздался сухой треск, грянул гром, и разверзлись хляби небесные, из которых с оглушительным грохотом на гарригу обрушились тонны воды.
Лили расхохотался, он был бледен, я почувствовал, что и сам я побледнел, но обоим стало легче дышать.
Отвесно падающие струи дождя скрыли пейзаж, был виден только какой-то полукруг, еле-еле просматривающийся за плотной кисеей из белых жемчужных капель. Время от времени вспышка молнии, такая короткая, что казалась неподвижной, озаряла ярким светом черный свод, и черные абрисы деревьев проступали сквозь стену дождя, напоминающую стеклянную. Было холодно.
– Интересно, где мой отец? – вслух подумал я.
– Они, верно, уже добрались до пещеры в Пастан или до ложбины Зив, – отозвался Лили и, несколько секунд подумав, добавил: – Я тебе сейчас открою большой секрет, но клянись, что никогда никому не скажешь об этом! Ты должен дать клятву на деревянном и железном крестах.
Это была особая клятва, подходящая для событий исключительной важности. Выражение лица у Лили было серьезным как никогда, он ждал. Я встал и, вытянув правую руку вперед, под стук дождя громко отчеканил:
Клянусь на кресте деревянном,
Клянусь на железном кресте!
А клятву сорву – в ад попаду!
Выждав для пущей важности секунд десять, Лили встал:
– Хорошо! А теперь пойдем со мной. На ту сторону.
– На какую «ту сторону»?
– Пещера, где мы находимся, – сквозная. Это тайный проход под Тауме.
